кулак и сжала — проверила, сухая ли… Все это она сделала одним движением, мягким и удивительно изящным. Движением, которое свойственно очень одиноким и знающим себе цену женщинам. Она даже за стол села, так легко и естественно загородив собой спящего, что Карцев понял, почему к ней все «ходют и ходют» молодые лейтенанты.
— Пойдемте, Ядвига Болеславовна, — сказал следователь. — Вот товарищ из Ленинграда приехал…
— За обоими? Мужчину тоже брать будут?
— Посмотрим, — сказал следователь и встал из-за стола.
— Ну, тогда вы меня извините, — сказала Ядвига. — Я переоденусь…
Следователь и Карцев вышли в коридор.
— Вы вообще-то ей не говорите, что вы родственник… — зашептал в темноте следователь. — Пусть думает, что вы из управления… А то обдерет как липку.
А может, он напрасно ушел в цирк? Бросил тогда все к чертовой матери и ушел. «В профессионалы ушел…» — говорили о нем спортсмены с презрением и завистью. Конечно, говорили, там платят!
А здесь им не платили? По сотне лишних часов приписывали, только бы выступал мастер спорта, только бы в другое общество не переметнулся!..
Ведь не будешь каждому встречному объяснять, что не получилась жизнь у тебя в собственном доме от собственных бед и неумений. А цирк… Цирк, он круглый год мотает тебя по разным городам и, слава богу, не оставляет времени на самокопание… Просто нету времени. Норма — тридцать в месяц. Тридцать выступлений вечером. Тридцать репетиций утром. Четыре выходных, но зато по воскресеньям работаешь три раза. Месяц — один город, месяц — другой, месяц — третий… И различаются города только по гостиницам и квартирным хозяйкам. Ну еще по «ходячкам», может быть… Девчонки такие при каждом цирке. Годами в цирк ходят. Все про цирк знают. В Москве, в главке, молодые акробаты, полетчики, жонглеры так и говорят: «Ты откуда?» — «Из Красноярска». — «Ну как там Валька?» — «Ничего… В этот раз с Димкой Райтонсом гуляла. А ты куда?» — «Во Львов». — «Ох, там, говорят, ходячка новая одна, Луизой зовут…»
А через год встречаешь пополневшую, умиротворенную Вальку или Луизу не в Красноярске и не во Львове, в на манеже Владивостокского цирка, и стоит такая Валька-Луиза в расшитом блестками платье, подрагивает голыми плечами и, трусливо улыбаясь публике, подает своему мужу Димке Райтонсу кольца, булавы и мячи разноцветные… Ассистирует. Замуж вышла. А манеж во всех цирках одинаковый — тринадцать метров…
По больничному двору вокруг грузовика Васи Человечкова гуляли больные в серых халатах с бледно- коричневыми шалевыми воротниками. Короткие кальсоны мужчин и длинные белые рубахи женщин выползали из-под халатов и светились в наступающем сумраке.
— И когда нам уже наконец настоящий морг сделают? — спросила Ядвига, отпирая низкую, окованную кровельным железом, широкую дверь. — А, Сергей Иванович?.. С рефрижератором, с прозекторской… Чтобы все как у людей было… Хоть бы ваша прокуратура надавила, что ли… А, Сергей Иванович?
Белые столбики кальсон и полоски рубах стали заинтересованно стягиваться к двери морга.
— Больные! Отойдите сей минут!.. — крикнула Ядвига. — Это еще что такое? Нашли себе кино!..
Она подняла голову вверх и, уставившись в окна второго этажа, закричала:
— Ну-ка, нянечки! Кто там есть? Позовите-ка дежурного врача!..
Больные покорно разбрелись по углам двора.
— Вот вы сейчас посмотрите, в каких условиях мы работаем, — сказала Ядвига Карцеву. — Прямо стыдно сказать.
Вася Человечков вылез из кабины и подошел к Карцеву.
— Подождите здесь, — сказала Ядвига и шагнула в темноту за дверью. Она включила свет, и Карцев увидел в проеме двери на цементном полу что-то прикрытое несколькими кусками бледной клеенки.
Карцев подавил в себе дрожь и повернулся к Человечкову:
— Ты не ходи туда, понял?..
Человечков испуганно мотнул головой, не отводя глаз от прикрытого клеенками.
В резиновых перчатках, в халате и черном блестящем фартуке, с туго повязанной головой, Ядвига вышла из морга и протянула следователю и Карцеву халаты.
— Скидавайте свои пиджачки и рубашечки. Одевайте халатики.
— Какие халатики? — хрипло спросил Карцев.
— А как же! — рассмеялась Ядвига. — Одежа так пропахнет, что потом неделю не выветрится!.. Вон Сергей Иванович знает…
Следователь промолчал и стянул с себя пиджак. Карцев тоже снял пиджак и стал расстегивать рубашку. Когда он стащил рубашку через голову, то увидел, что перед ним стоит Ядвига, протягивает ему халат и ласково разглядывает его сильное, налитое мышцами тело профессионального акробата.
Карцев надел халат. Халат завязывался сзади короткими тесемками.
— Помочь? — спросила Ядвига.
Карцев повернулся спиной к Человечкову:
— Ну-ка завяжи…
Карцев слышал за своей спиной прерывистое дыхание Человечкова и постепенно обретал отвратительное спокойствие.
Это было так не похоже ни на что живое и ни на что мертвое, что Карцев не ощутил ни скорби, ни горя.
— Что же вы хотите, — сказал следователь, — одиннадцать суток в воде…
А Карцев хотел только одного: разорвать весь этот кошмарный сон в клочья и проснуться в какой- нибудь зачуханной тюменской гостинице и, судорожно вдыхая свежий утренний воздух, тупо смотреть на часы и понимать, что он снова опаздывает на репетицию…
— Пойдемте к вашей машине, — сказал следователь. — Я там составлю акт опознания…
Васю Человечкова рвало у заднего ската грузовика. Он стоял, прислонившись щекой к пыльным доскам кузова, и плечи его судорожно вздрагивали.
— Тебе же сказали, не ходи туда, — сжав зубы, сказал Карцев.
Вася хотел что-то ответить, но новый приступ рвоты заставил его еще сильнее прижаться к борту машины, и Васины слезы отпечатались на пыльных досках темными островками.
— У вас гроб с собой? — спросил следователь.
— Нет.
Следователь помолчал, снял очки, протер их, снова надел и решительно сказал:
— Тело в таком состоянии, что без гроба его транспортировать нельзя ни под каким видом, — и добавил, почувствовав всю неуместность своей категоричности: — Вы же сами видели…
Гроб делал Карцев. У старика плотника, к которому Карцева привела Ядвига, нарывал большой палец, и старик здоровой рукой покачивал больную, словно новорожденного. Он дал Карцеву топор, ножовку, молоток, гвозди, складной метр и помог вытащить из сарая четыре длинные желтые доски.
— Мужчина? Женщина? — спросил старик.
— Женщина, — ответил Карцев.
— Распусти долевые по метр семьдесят, а поперечные по шестьдесят… Я их знаешь сколько на своем веку переделал?..
И Карцев отрезал долевые по метр семьдесят и поперечные по шестьдесят, и мысли его путались, перескакивая с одного на другое, и на душе было паршиво и тягостно. А еще Карцев боялся, что сидящий рядом старик плотник окажется этаким народным балагуром-умельцем и будет беспрестанно сыпать философскими сентенциями вроде: «Бог дал — бог взял…» и «Не боись, паря, все там будем…» — и советовать, советовать, советовать, как гроб делать, потому что он этих гробов на своем веку видимо- невидимо переделал. Он же об этом еще в самом начале сказал.
Но старик молчал, покачивая больную руку, и только один раз попросил Карцева, чтобы тот дал ему прикурить. И это было очень хорошо, потому что Карцев уже до краев был переполнен горечью и смятением и любое неосторожное движение могло расплескать эту горечь на удивление посторонним людям, ничего про Карцева не знающим…
