мотивировкой: беженцы должны возвратиться в Южную Осетию. Насколько обоснованны были такие требования к ним, если совершенно точно было известно, что подавляющее большинство беженцев были из внутренних районов Грузии, куда они не могли вернуться при всем желании. Имевшие место факты насильственного выселения («отселения») беженцев иногда с применением ОМОНа признал и зам. руководителя Управления по делам миграции РСО – Алания Д. Кулумбегов. Были даже случаи выселения стариков-беженцев из домов престарелых, куда их изначально определяли по прибытии из Грузии. Впрочем, дело могло быть и в том, что помещения действительно нуждались в срочном ремонте.
Беженцы из Южной Осетии все же психологически легче справлялись со своим положением: их рано или поздно ожидало возвращение на родную землю, хоть и на пепелище, но в среду своих соплеменников. У беженцев из Грузии такой надежды не было.
Они считали, что проблема южан заключается в том, быть или не быть независимой Республике Южная Осетия или хотя бы ее автономии в Грузии. Их же проблема была в том, что они являлись представителями другой, негрузинской нации.
Заместитель председателя парламента Северной Осетии Ю. Бирагов признавал, что самые серьезные трудности ожидаются с беженцами-осетинами, прибывшими в республику из внутренних районов Грузии: «В отличие от женщин (из Южной Осетии), которые намерены возвратиться в свои родные места, беженцы из внутренних областей Грузии приехали к нам навсегда. Сегодня они пока что молчат, но завтра мы должны будем вплотную заняться их трудоустройством, выделением им жилья. Если с работой у нас хоть как-то решается – на предприятиях республики ежегодно недоукомплектовано около 5 тысяч рабочих мест, кроме того, вновь организуемые малые предприятия дадут еще около 3 тысяч мест, – то с землей, с жильем все гораздо сложнее: в Северной Осетии чрезвычайно трудно с землей, слабы и мощности по строительству жилья. Здесь мы надеемся на помощь России, страны». Он назвал беженцев той неподконтрольной силой, которая могла повлиять на межнациональные отношения внутри самой Северной Осетии, где проживали 13 тысяч грузин. «Пока все делается для того, чтобы снять это напряжение: советские, партийные работники, депутаты, члены неформальных общественных организаций проводят большую разъяснительную работу с населением, квартиры и дома грузин обеспечены охраной. Но это пока. Что может произойти завтра, особенно с эскалацией событий в Южной Осетии и новыми потоками беженцев оттуда, предугадать трудно», – сказал он.
Трудно было ожидать полностью благопристойного поведения от людей, переживших такой шок. Родину они потеряли, здесь же были никем. Исследователь этой проблемы Г. Павловец в работе «Этнопсихологические особенности беженцев из Южной Осетии и внутренних районов Грузии» также подтверждает, что на постконфликтном этапе готовность помогать беженцам переросла в безразличие. А тогда, в разгар конфликта, к ним пока только присматривались, различая их по говору, манерам, традициям. «Ясно одно: превращение благополучных людей в беженцев – это не только крах их материальной стабильности, но личностный кризис, который у каждого из беженцев протекает по-разному, – пишет Г. Павловец. – У беженцев высокий уровень эгозащитных реакций. Они не фиксируют свое внимание на препятствии или на удовлетворении потребностей. Они сосредоточены на защите собственного „я“. Причем это проявляется не в форме внешних обвинений, а в уходе в себя, высокой уязвимости, склонности воспринимать трудности и препятствия как непосредственную угрозу, а не как стимул к поиску выходов. Для перехода от пассивной психологической самозащиты к поискам реалистического разрешения ситуации им крайне необходима внешняя психологическая поддержка, психотерапевтическая коррекция. Каким может быть поведение большой массы людей, перенесших психический стресс в связи с тем, что за короткое время они из благополучных жителей Грузии превратились в униженных и обездоленных людей? Кардинально меняется структура идентичности – беженцы осознают себя выброшенными за пределы главных жизненных отношений в обществе. Результаты исследований показали, что половина опрошенных беженцев отнесла себя к категориям из ряда специфичных: бомж, безработный, нищий, человек второго сорта, лишний человек в России, бесправный, незащищенный».
Многие другие исследования отмечают высокую степень «культурной маргинальности» беженцев. Прожив много поколений в Грузии, осетины смогли адаптироваться к грузинской культурной среде, усвоили грузинские культурные обычаи и традиции, что не могло не отразиться на их мировоззрении. Они не стали жить иначе, оказавшись в Северной Осетии, потому что иной жизни они не знали. Это раздражало местных осетин, которые считали, что беженцы из Грузии должны теперь ненавидеть все грузинское. Действительно, у беженцев из внутренних районов Грузии «наблюдалось снижение этнической толерантности по отношению к грузинам», они называли их врагами, агрессорами, высокомерными и лицемерными. Но в силу приобретенных традиций продолжали «жить по-грузински». Это утверждение не относится к беженцам из тех районов, где осетины жили обособленно, большими массивами, скажем, из Гуджаретского ущелья Боржомского района Грузии и некоторых сел Кахетии, и оставались приверженцами осетинских традиций и культуры.
Конечно, совсем другую оценку следовало дать той категории беженцев, о которой рассказывает А. Галазов в книге «Пережитое»: «Среди беженцев оказались многие вчерашние партийные активисты, представители „интеллигенции“. Они находили себе покровителей и в Северной Осетии, и в Москве, и в Ленинграде. Они неплохо устроились сами и обеспечили будущее своих детей. Иногда они проявляли активность: проводили своеобразные тусовки в Москве, звонили мне, Сергею Хетагурову, давали нам установки на решение вопросов Южной Осетии».
В октябре – ноябре 1991 года беженцами стали уже около 50 % осетинского населения Грузии и Южной Осетии. По официальной статистике, которую привела в своем репортаже от 4 октября тележурналист Ирина Таболова: «Более 220 человек убиты, в том числе женщины и дети, 480 ранены, 112 пропали без вести. В Цхинвале зарегистрировано беженцев из внутренних районов Грузии: детей до 6 лет – около 1000, от 6 до 16 – 1375, от 16 до 50 – 3000, старше 50 – 3000 человек. В Южной Осетии населения осталось около 50 тысяч человек. Осетины депортированы из 94 сел. Это оскал геноцида. Другого определения нет». В том же сюжете И. Таболова продолжает: «В Джаве, в пробке машин, едущих в Цхинвал, немало людей, которые решили расстаться с горьким статусом беженцев и возвращаются домой вместе с детьми. Машина, поехавшая без сопровождения, была захвачена, двое взяты в заложники. Автобус, ехавший из села Гром Южной Осетии в сопровождении солдат МВД СССР, был обстрелян и остановлен. Убили Аркадия Дудаева. Тяжело ранены Вадим Чочиев, Муртаз Хаматов и солдат из сопровождения. В автобусе сидят дети в шоковом состоянии, с окаменевшими взглядами. На выручку с опозданием прибыл отряд МВД. В больнице мы увидели жительницу поселка Знаур Варди Табуеву. Ее садистски кололи ножами, а потом поднесли форсунку к голове и сожгли заживо».
Часто возвратившиеся беженцы заставали только кучи золы и пепла там, где раньше стояли их дома. А многие знали, возвращаясь, что дома уже нет, но все же их тянуло туда с надеждой и беспокойством. Некоторые не выдерживали увиденной картины. Когда в сентябре 1991 года грузинские бандиты ворвались в Арцев, вместе с группой жителей Шалико Болатаеву, ветерану Великой Отечественной, удалось бежать. Когда он вернулся в Арцев после того, как обстановка немного успокоилась, и увидел результат пребывания бандитов в родном селе, его сердце не выдержало, он умер там же. Его похоронили 17 сентября.
Тот период, когда грузинские бандформирования, нападавшие на села, грабили колхозное добро с ферм, был пройден в самом начале. Уже скоро они перешли к частным домам, некоторые дома грабили по нескольку раз. А уже потом села после грабежа сжигались.
Чаще всего в небольших селах не было собственных защитников – они не могли сидеть каждый в своем селе в ожидании нападения. Рук с оружием не хватало катастрофически. Жители даже стеснялись просить о какой-то охране. В селах Дидмуха и Мугут Знаурского района Южной Осетии, расположенных близко к грузинскому селу Авневи, все еще были жители, упорно не уходившие ни в Цхинвал, ни на Север. Там были дома, которые грабили по 6–7 раз, сопровождая грабежи издевательствами и избиением хозяев. Наконец жители попросили помощи, и в следующий раз, когда очередной отряд мародеров въехал в села, его встретила засада. Вскоре появились и внутренние войска. Когда все закончилось, местные жители собрали по улицам 14 трупов своих недавних противников, сложили в машины и вывезли за пределы сел. Грузинская пресса назвала потом это «нападением осетинских экстремистов на мирное село Авневи». Бандитам стало ясно, что только грабить села недостаточно. В Знаурском районе еще в апреле практически перестали существовать 18 сел: Балта, Калет, Велеби, Ионча и другие. Население в результате такого террора покинуло еще 36 сел района. Жители остались только в Знауре и Бекмаре. Другие села
