«Вся деревня знает уже. Сволочи! Одни мы с Петькой, как Исусы… Ну, погодите!»
Вошел в дом мрачнее тучи. Жена, увидев его, встревожилась.
— Что? Опять? Врача, может?..
— Позови Ольгу. Сама уйди куда-нибудь с глаз долой.
— А что такое, Павел?..
— Я кому сказал!
Жена, чувствуя грозу, пошла исполнять приказание.
Ольга явилась спокойная, чуть собраннее, чем всегда.
«Какая женщина… жена, мать могла бы быть», — невольно подумал Фонякин.
— Что, папа?
— Вот!.. — Фонякин бросил к ногам дочери письмо. — Сочинение прислали. Учительницей собираешься быть? Читай! — Фонякин раскалялся все больше. — Там ошибки, наверно, но там в лицо плюют!
Ольга даже не глянула на письмо.
— Анонимка? Не надо было читать…
— А что мне делать?! — крикнул Фонякин. — Глаза себе выколоть?
— Не надо читать, я сама все расскажу.
Фонякин не ожидал такого. Даже несколько растерялся.
— Что ты можешь рассказать?
— Я познакомилась с учителем Юрием Александровичем, мы стали друзьями…
«И как спокойно!» — с холодной яростью подумал Фонякин.
— Мы, очевидно, поженимся. Вот и все.
Как молотком били по голове, только удары были какие-то тупые и туго доходили до сознания Фонякина.
— А как же… — хотел заговорить он тоже спокойно. — Как же Петька?.. — голос прерывался, спокойствия не получалось. Он чувствовал, что сейчас сорвется. И Ольга чувствовала это, но оставалась спокойной. Это-то больше всего и взбесило Фонякина. — Муж как же?..
— Я никогда не любила его. Он знает об этом.
Фонякин поднялся.
— Иди сюда, — сказал он.
Ольга помедлила секунду, подошла.
Отец ударил ее по щеке. И потом еще раз и еще… Ольга попятилась от него.
— Еще, — попросила.
Фонякин шагнул и ударил еще.
— Шлюха.
— Еще бей!
— Шлюха! Вон из… — Фонякин задыхался.
— Еще бей! — требовала Ольга.
Фонякин схватился за сердце, стал торопливо искать глазами место, куда присесть. Он сделался белый, губы посинели…
— Папа! — вскрикнула Ольга. — Папа, что с тобой?
Вбежала мать.
— Паша!
— Не орите! — с трудом сказал Фонякин, осторожно опускаясь в кресло. — Дай глицерин. Скорей. В баночке…
Жена нашла нитроглицерин, Фонякин проглотил таблетку, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Женщины замерли около него.
Долго все молчали.
— Седин не пожалела, — негромко заговорил Фонякин, не открывая глаз. — Не пощадила…
— Папа, при чем здесь ты?
Мать дернула дочь за руку, показала глазами на дверь. Ольга вышла.
— Отец, конечно, ни при чем. Эх, вы…
— Паша, успокойся. Ну не надо сейчас-то…
— Ты замолчи! — Фонякин вздохнул и сам замолчал. Только часто и глубоко дышал.
Вечером Ольга ушла из дома. Совсем.
Через два дня приехал Петр.
Тещи дома не было, Петр прошел в комнату Фонякина.
Павел Николаевич лежал в кровати.
— Что, опять? — спросил Петр. Даже не поздоровался.
Фонякин за эти два дня изменился до неузнаваемости: глаза впали, нос заострился, как у покойника, на щеках, в морщинах залегли нехорошие тени.
— Сядь, Петро, — сказал он. Сам несколько приподнялся на полушках. — Как дома?
— Тетку схоронил, — Петр отодвинул на стуле лекарства, присел на краешек. Хотел закурить, но спохватился.
— Да, кури! Дай, я тоже закурю.
— Может, не надо?
Закурили.
— Что с теткой-то?
— Рак желудка. Пятнадцать килограмм от человека осталось.
— Успел еще?
— Успел. Только не узнала…
Долго молчали.
— Ну, крепись, Петро… Все к одному: Ольга ушла из дома. К учителю… есть тут у нас…
Петр не понял.
— Как ушла?
— Ушла. Совсем. Замуж вышла, — Фонякин опустился на подушки. Видно, немалого стоили ему эти слова. Прикрыл глаза, шумно вздохнул. — От тебя ушла, не понимаешь, что ли?
Волной — от макушки до пят — окатил Петра мерзкий озноб. И схлынул. Жарко сделалось. Он молчал. Фонякин посмотрел на него… и отвернулся.
— Где он живет? Учитель… — спросил Петр.
— У бабки Маланьи… Спросишь — покажут.
Петр поднялся.
— Петя… — Фонякин привстал, глянул прямо в глаза зятю. — Не делай там греха… прошу. Хоть ты-то… Ничего же не изменишь. Как сына прошу…
Слова Павла Николаевича дошли до него, когда он шел к учителю. Он сбавил шаг. Надо было сообразить, как действовать. Но что тут сообразишь?! Так и вошел, ничего не придумав, — какие слова говорить, что вообще делать?
— Здравствуйте.
Они о чем-то оживленно и, кажется, резковато беседовали. Юрий ходил по комнате, Ольга сидела у стола, положив ногу на ногу. И первое, что бросилось в глаза Петру, — круглые, тупые, крепкие коленки Ольги. Не сама Ольга, не взгляд ее, не Юрий Александрович — колени. И почему-то это успокоило, отрезвило. Потом уж он увидел и Ольгу, и учителя… А так как они промолчали на его «здравствуйте», он еще раз громко сказал:
— Здравствуйте, говорю. Что за невежливость такая?
— Здравствуйте, — сказал Юрий.
Ольга внимательно — с таким знакомым любопытством! — смотрела на Петра.
— Сесть-то можно? — весело спросил тот. И сел, не ожидая приглашения.
Вспомнилось ему, как когда-то, в ранней молодости, случалось одному нарваться на ораву ребятни из чужого, враждебного края. Точь-в-точь такое же чувство: сперва мгновенная оторопь — она хоть и мгновенная, хоть и оторопь, а успеешь заметить: высок ли плетень, что рядом, не махануть ли через него?
