- Плохо без денег. Я вон уж скоро год одна, без мужа, так вот... подрабатываю.
Брониславе стало грустно после этих слов и жалко себя. Она отвернулась к тёмному окну, оттаявшему поверху.
- И ни одна сволочь не занимает! - вскинулся Кеша. - Журналисты называется...
- Он из города на попутке добирался. В ночь уже, - качала головой Бронислава, не оборачиваясь. - Потом пешком шёл. От грейдера самого... Костры по дороге жёг, в сторожке ночевал. А перед Буяном видишь чего... Не надо было ему из уазика выходить. Ох, не надо!.. Зачем он от шофёра этого отстал, а?! У него бы в дому переночевал лучше. Небось место-то чужое до дыр не пролежал бы.
Она задумалась. Провела пальцем дорожку по узкому подоконнику - чтобы скорей сбегала по ней талая вода.
- Уазик, видишь, латаный-перелатаный был. Всю дорогу ломался, - со вздохом объяснила она, переставляя на полу банку под зачастившие капли. - И шофёр - чужой, по грейдеру дальше один уехал на соплях. Он, сломанный, в Буян заворачивать не стал: передумал... А холод был!!! Батюшки-светы! Х-х-холод - страшный... Ну, им, Кочкиным, сроду море по колено: вылез. Чуть не двести километров по Дикой дороге отмахал. А перед Буяном...
- На работу, проклятье, ехал! Добрался, называется... - от тепла Кешу затрясло сильнее.
Он сжимал и разжимал перед раскалившейся дверцей сведённые стужей, непослушные пальцы.
- Устраиваться, что ль, будешь куда? - обернулась Бронислава.
- Да я-то - хоть куда могу! - презрительно фыркнул он. - В газету, в клуб... Умею писать. Знаю законы жизни и сцены... Досконально изучил психологию людей и женщин. Это для меня так: семечки. Вот денег - нет!.. Редактор где-то в командировке торчит. Отдал им два стихотворения - деньги в редакции не начисляют. Рассказ целиком отдал! Нет, бухгалтер - баба, упёрлась, проклятье, без редактора копейки не даёт. Парадокс!.. А насколько и где этот редактор застрял, никто не знает.
Сочувствуя, Бронислава покивала ему:
- Что ж теперь. Труднодоступный район! Правильно про нас говорят. С трёх сторон - лёд, с четырёх - тайга. Всякое, конечно, в дороге может быть.
- Тебе лом нужен? - неожиданно спросил он.
- Нет... А ты с ломом что ль из города ехал?
Ответа не последовало. Они помолчали, глядя на печную чугунную дверцу, уже раскалившуюся поверху до малинового нежного цвета.
- Мне-то жить ещё можно! - вслух рассудила Бронислава, отряхивая угольную пыль с полы и запахиваясь потуже - не от холода, а просто так, для красоты. - У меня и дом, и корова, и огород. Баню только вот без Кочкина никак не дострою. А зять...
Она обиженно поджала губы и махнула рукой:
- Время у него на баню нету. У зятя. На рыбалку - есть, на охоту - есть, а на баню...
- Такие стихи отдал! - поднял голову Кеша. - Что они в них понимают? И каждый о себе чего-то мнит... Р-р-районщики. Бездар-р-рность...
- А я Антону-то, зятю, начну про баню говорить: 'кругляка, говорю, доставать надо'! А ему не докажешь... Всё на 'потом'! А этого 'потома' никак потом не дождёшься.
- Лирические стихи! - сокрушался Кеша. - Псу под хвост!
- Всё лето ведь про кругляк ему талдычила! Антону... Нет: то сидит - блёсны наждачкой трёт, все кряду. Полирует прям. А то пыжи из валенка старого режет. Патроном наточенным. Вот режет и режет, режет и режет! И по всему полу пыжи валяются, как опятки, а он молотком ухобачивает - и не подбирает!.. Куда их столько-то?! Наколотил... В бочку солить что ль?!
- ...Два юмористических рисунка предъявляю, как понимающим людям, а они? 'Это же под копирку с 'Крокодила' срисовано!' Кретины.
- А брошка моя, думаешь, куда в позапрошлом году подевалася? - оживилась Бронислава и развернулась в сторону гостя поосновательней. - Нет, ну - куда? Куда?.. Просверленная в блёснах лежит! И тройной крючок уже к ней присобаченный. 'Я думал, ты эту железку сама выкинула!' Думал он... А она ведь - с глазком! Железка-то. С синеньким.
- Ты Заковырина знаешь? - подозрительно спросил её Кеша, отстраняясь.
Бронислава растерялась:
- Да у нас, вроде, таких и не было никогда... Заковырины, говоришь?
- Тьфу ты, его же весь край знает! - повёл он бровями от возмущения. - Ну - художник из Повалихи!
- ...Ну?
- Мой друг! - со значением произнёс Кеша.
Бронислава взглянула на него уважительно.
- Ну, про Хрумкина ты не слыхала, он городской. Флейтист! У него троюродная тётка в Греции прозябает. Сам он, конечно, бездарность, но по вопросам политики советуется... А Панина - знаешь? Фотокора из Шерстобитова?.. Вот, дер-р-ревня... Тоже - друг! Он меня знает.
- Ну и что ж теперь, - пожала плечами задетая Бронислава. - У моей племянницы муж тоже фотограф. В быткомбинате работает.
Но добавила помягче:
- Зарабатывают они, конечно. Ничего не скажешь, - и выплеснула талую воду из банки в ведро с углем.
- Эх, лучше бы в Шерстобитово уехал! - хлопнул он себя по колену. - Ну, до Шерстобитова денег не хватило. Здесь, в Буяне вылез, пр-р-роклятье.
- А что ж без денег-то поехал? - поразилась Бронислава.
- А-а. Жена выгнала. В чём был. Без копейки... У друзей, по ходу жизни, перехватил. Бутылку красненькой с одним на вокзале выпили - у меня ж копейки остались! Думал, с шофёром договорюсь по- хорошему: чтоб до Шерстобитова довёз. Нет, тут высадил!.. Но я его вычислил: скрытый кержак, между прочим. Судя по генетическому упрямству и врождённой непреклонности.
- Плохо без денег, - снова сказала Бронислава.
И отмечала, разглядывая его обстоятельно:
- Вон, как всего тебя колотун-то колотит. С пяток до макушки. Навроде припадошного ты прям... Промёрз до кишок. В чувяках в нарошинских. Ботинки, вон, на тебе холодные, как копыты. Ноги-то, поди, совсем околели.
- Ничего, не сильно. Они же всё-таки в газете! В 'Независимой'.
- А лицо-то наморозил, батюшки-светы, - сокрушалась Бронислава. - В пятнах прям лицо, как у лишаястого... Ты барсучьим салом смажь! Обязательно. А то лентами кожа сойдёт. Чего тебе линять-то? Не уж и не змей ты всё же: человек.
- Я три дня н-н-не ел! - зло и тонко выговорил Кеша.
Бронислава, неожиданно для себя, стала оправдываться:
- Я дома ем. Нету у меня тут... У меня дома всё. Я с собой не беру... А так-то - не жалко бы, конечно.
И ей стало неловко оттого, что она сытая и что пальто на ней - тёплое, хоть и не новое. А новое, синее, она берегла, чтоб не выцвело: надевала в каждую зиму раза по два, не больше.
Он повернул к ней озабоченное тонкогубое лицо.
- Слушай, забери меня к себе! - с раздражением потребовал он.
Бронислава молчала.
- Забери! - сердито повторил Кеша.
- ...Ну пошли. Вот этот уголь только прогорит. Новый получше намочу, засыплю ведро - и пойдём, - согласилась она.
И поудивлялась:
- Никого знакомых у тебя тут, значит, нету... В гостинице-то у них - три с половиной гостя кукуют. А тебе, значит, и узенького местечка не нашлося. На половичке, у порожка... Ну и пускай кукуют. Ничего! Им до утра тепла хватит. А в девять сменщик затопит. Не замёрзнут!
Задумавшись, она прикинула ещё раз: правильно она решила или нет? И вздохнула:
