- ...Нравится, Нюр. Что нравится - то нравится.
- Ну а кого же тогда советоваться? Город из-за тебя, гляди-ка, бросил!
- Он тут, в коридоре ждёт.
- А-а-а! - в изумлении открыв рот, Зайцева тут же зажала его ладонью и стала опасливо поглядывать на дверь сквозь цветущий куст.
- А я ему говорю: как щас Анна Павловна скажет. Я что думаю? - зашептала Бронислава, пригибаясь к столу. - В один день, думаю, расписаться-то лучше - без шума. Правильно? Потихоньку.
Зайцева отряхнула извёстку с кофты, поправила жёлтые кудри над чёрными бровями и немного подумала.
- Зови! - хлопнула она ладонью по столу.
Но дверь распахнулась тут же, до всякого приглашенья.
- Что, лампочку ввернуть нельзя, в преддверии семейной жизни?! -- сердито сощурился Кеша на свету. - Загс называется... Тоже мне, ботаники. Держат людей как в погребе! Без всякого фотосинтеза, проклятье... Тут, в вашем коридоре, самый цветущий жених поблекнет. По ходу жизни... Вот, дер-р-ревня. Пока не подскажешь...
Зайцева сначала широко раскрыла глаза - а потом отрезала:
- Там у нас - женихи временные. А постоянный - вот он, раскудрявый наш: 'Ванька мокрый'. Весь на свету. Нам этот - главней. А всякие залётные перебьются. За пять минут не облезут... Облезлые тем более, - прибавила она с вызовом.
- Какие пять минут?! - взвился Кеша. - Я, образованный человек, поэт, художник, должен битый час торчать в темноте чиновничьих лабиринтов!.. Проклятье. Другой бы художник, между прочим, давно сбежал. Из вашей тьмы веков. Если бы дверь, конечно, нашёл... Особенно, если бы магазин рядом был.
Зайцева между тем придвинула к нему бумаги.
- Ну, шутник, - неодобрительно сказала она про Кешу. И задумчиво заметила, разглядывая его с ног до макушки. - Ладно. Пускай пошутит. Напоследок. Минут пятнадцать ему осталось. Ты шути, шути.
- Какие тут шутки? - обиделся Кеша. - Западня у вас, а не коридор. Без окошек, без дверей. Загс сконструирован по принципу мышеловки! Выскочить невозможно... Впрочем, вам не понять.
Бумаги он решил заполнять сам. И долго с оторопью смотрел в паспорт Брониславы.
- Старая, что ж теперь! - весело сказала Бронислава, стоя за его спиной. - Ничего. Не намного... Ты, вообще-то, старей выглядишь.
- Уж это точно: не больно-то раскрасавец. А она у нас - ягодка опять, между прочим! - со смехом поддержала Брониславу Зайцева.
Но Кеша от 'ягодки' не развеселился. Он писал всё медленней, хмуро выводя полупечатные буквы. В кабинет, между тем, вошёл, пригибаясь, огромный старик - в новых негнущихся валенках и в новой чёрной спецовке. Фёдор Фёдорыч, бывший конюх, был теперь здесь истопник и сторож, и четыре дня назад получил со склада всё ненадёванное.
- Доброго здоровьица, - степенно поклонился он Брониславе, коротко глянув из-под всклокоченного чуба. Пегие с сединой, волосы его дыбились своевольно и жёстко, высокие скулы были обветренными и шершавыми, а узкие глаза - насторожёнными, как у лесного чуткого зверя: они горели уверенным, беспощадным светом.
- И вам не хворать, - поклонилась ему Бронислава.
- Витёк чего пишет? - сдержанно спросил старик из-под потолка, оглаживая бороду, торчащую во все стороны подобием сухого терновника.
- Пишет, служит.
- Поклон ему от меня черкни. Мол, Фёдор Фёдорыч стараться наказывал, - распорядился старик со своей высоты. - Отпиши: буянские завсегда веселей всех команды исполняют - и завсегда в живых остаются! Запоминай, дочка. Помереть, отпиши, никогда не торопись! Потому: помереть - дело не хитрое, и мы к нему - не способные. А ты всех победи, да без царапины сам останься - вот где ты молодец умный выйдешь! Молодец-удалец. Да... Буянские - мы все с пелёнков так приученые. Вот то-то и оно. У нас больно пьющих-то нету и сроду не было. И мы из-за этого всегда в силе! И в силе, и при ружьях, и в полном весёлом уме... Отпиши, дочка, в точности: не забудь.
От диктовки старика Кеша морщился, резко вздыхал, и ручка его то и дело зависала над казёнными бумагами в воздухе, будто в недоумении.
- Отпиши! - вдохновлялся старик всё больше. - Пускай враг помирает, тудыт его растудыт! Потому: вражье это дело - помирать, а - не наше! Епонец ли, китаец - нам разницы нету: любой пускай наскочит! И мы его тут грамотно упокоим. Немца кто от Курска поворотил? Отпиши: буянские. Пока цельный полк наших не пригнали!.. А без нас бы - кого?..
Фёдор Фёдорыч махнул рукой и стал сидеть без дела на стуле, под картиной, оглаживая свою жёсткую, разветвлённую бороду с важностью.
- Видала ты нашу картинку? - заскучав, спросила Зайцева Брониславу.
И указала пальцем:
- Вон она висит. Художник, который все колдобины здесь срисовал, лет десять назад приезжал, - помнишь что ль? Тоже - художником работал, как твой... Ему дядя Федя про молодость рассказывал. И вон, гляди-ка, как он его молодого раскрасил, дядю Федю нашего. Протянул.
Зайцева, Бронислава и полуобернувшийся старик полюбовались на картину вместе. Там исполинский дядя Федя, устремившийся с Буянной горы вниз, рвал на себе белую рубаху. А две дюжины мелких румяных бабёнок в цветных полушалках сдерживали неистовый его порыв - висли на руках гроздьями, болтая в синем небе ногами, и не доставали щегольскими красными сапожками оттаявшей земли.
- 'Буйство Фёдора по весне'! - с гордостью огласила Зайцева название картины. - Говорят, такая же в музее где-то прибитая есть. Только там вместо баб у дяди Феди на руках хомуты висят. 'Фёдор с хомутами' называется. Не помнишь, в каком музее-то, дядь Федь, ты на стенку прибитый висишь?
- В Сквык-твык-каре, вроде? Забыл я... Это что! Если б он про Халхин-Гол нарисовал! Я ведь ему про Халхин-Гол толковал, а он... Про это у нас и Миня дурачок наваракает... Чугунок-то с картошкой ставить на плиту, иль погодить? - спросил старик у Зайцевой. - А то у нас, на Халхин-Голе, разведёшь, бывало, в ямке костерок, а большой - нельзя: степища!..
- Погоди, дядь Федь, - отмахнулась от него Зайцева, потому что Кеша кончил писать и сидел теперь, заносчиво отвернувшись от Фёдор Фёдорыча и нервно качая ногой.
- ...Твой что ль? - спросил старик Брониславу, глянув на Кешу мимолётно и хмуро, из-под низких лохматых бровей. - Ишь. Барбос.
- Нет ещё! - улыбнулась она Фёдор Фёдорычу. - Ничей пока что. Не занятый.
Кеша по-прежнему не обращал на старика своего внимания. Только ещё выше вздёрнул подбородок и поправил кривой узел галстука.
Покашляв для солидности, Зайцева сверила написанное с паспортами. Потом в мгновение ока достала из ящика стола четырёхугольную печать, дохнула на неё - и вдавила в Кешин паспорт с недюжинной силой.
- Как?!. - вскричал потрясённый Кеша. Он пристал со стула. - А месяц думать?!!
Но строгое покашливание Зайцевой заставило его сесть снова.
- Вы сюда думать ехали - или жениться? - постучала она по столу кулаком. - Тут вам - учреждение, между прочим! До сорока лет он в городе не надумался, видите ли. Во всех удобствах в своих.
Зайцева прицелилась - и хладнокровно шлёпнула печать в паспорт Брониславы.
- Ну, жениться!.. Приехал! Жениться! По ходу жизни! - взбеленился вдруг Кеша. - Как вы могли предположить... И возмутительно! Просто возмутительно... Я что, не понимаю? Это же солидней: женатый человек и всё такое! Есть жена, дом... Это вам - не кент какой-нибудь с улицы!.. Но у меня же чистый документ был! Без штампов!.. Всего месяц. Был. Чистый...
Фёдор Фёдорыч слушал, почёсывал то одну, то другую ногу, натёртую жёстким краем неразносившегося валенка, и бормотал что-то себе под нос, неодобрительно косясь на Кешу. Впрочем, долетало временами и нечто внятное:
- Хох ты, какой! Барбос... Фу ты, ну ты... Женишок!.. Женишок. С вершок. Выбил хреном потолок.
Кеша схватил свой паспорт со стола и принялся изучать печать как следует.
