разведку, что потребует месяцев и месяцев напряженной работы. Второй — нам есть над чем поломать голову: совершенно непонятно, как «бедные диверсанты» смогут доставить такое огромное, необходимое для этой цели количество взрывчатки так близко к объектам диверсии, которые к тому же тщательно охраняются.
Немедленное проведение операции выглядело совершенно нереальным. Но каким образом довести эту информацию до рейхсфюрера? Когда по своей наивности я хотел просто послать в адрес этих «высоких сфер» объективное и подробно аргументированное объяснение непреодолимых препятствий, с которыми мы столкнулись, надо мной просто посмеялись. Шелленберг прочитал мне настоящую лекцию по методике действий в подобной ситуации: по его словам, прежде всего следовало продемонстрировать крайний энтузиазм по поводу любого проекта, даже самого бессмысленного, исходящего от начальства, и постоянно говорить, что подготовка идет ускоренными темпами. И только позднее можно постепенно начинать приоткрывать истинное положение дел, но все еще по каплям. Чтобы оставаться хозяином положения в этих играх, необходимо научиться хоронить подобные проекты так, чтобы сам их автор о них больше не вспоминал. Тогда высокое начальство будет считать вас идеальным исполнителем, достойным их доверия и поддержки.
Так и произошло. Мы потратили почти полтора года, чтобы похоронить эту грандиозную, но совершенно бессмысленную и невыполнимую идею.
В СТАВКЕ ФЮРЕРА
26 июля 1943 года я завтракал в отеле «Эден», расположенном в центре Берлина, со своим старым другом, в то время профессором Венского университета. После превосходной трапезы мы с чашечками кофе в руках — или, скорее, того неопределенного напитка, который должен был играть роль кофе, — сидели в холле, болтали, вспоминали Вену и общих знакомых. Это короткое бегство в гражданскую жизнь (я даже был не в военной форме) давало мне ощущение отдыха, разрядки. Однако с течением времени какое-то странное, неясное чувство тревоги и беспокойства охватывало меня. Хотя я заранее предупредил телефониста гостиницы, где меня можно найти, тревога не проходила.
Наконец, не в силах больше терпеть, я позвонил в свою контору. Оказалось, моя секретарша уже сбилась с ног в поисках меня. Почти два часа меня искали везде, где только можно.
— Шеф, вас вызывают в ставку фюрера! — возбужденно прокричала она в трубку. — До семнадцати часов самолет будет ждать вас на аэродроме Темпельхоф.
Я понимал весь этот ажиотаж — ведь до сих пор меня никогда не вызывали в ставку. Скрывая, насколько можно, волнение, охватившее меня, я только сказал:
— Передайте Радлю, пусть немедленно идет ко мне в комнату, уложит мою форму и туалетные принадлежности в чемодан и привезет все на аэродром. Я туда отправляюсь прямо сейчас. Вы не знаете, о чем может идти речь?
— Нет, шеф. Мы ничего не знаем.
Я торопливо попрощался со своим другом, который был явно взволнован, узнав, что меня вызвали в ставку, и прыгнул в такси. По дороге я пытался догадаться о причине столь неожиданного вызова. Может, речь пойдет об операции «Француз» (диверсии на иранских железных дорогах)? Или о проекте «Ульм» (нападение на военные заводы Урала)? Все возможно, хотя я плохо представлял, как мое присутствие в ставке фюрера могло ускорить подготовку к этим операциям. «Ну что ж, — сказал я себе, — поживем — увидим!»
На аэродроме Радль, мой адъютант, уже ждал меня с чемоданом и портфелем. Я быстро переоделся. Радль рассказал мне последние новости. По радио только что объявили о смене режима в Италии, но ни я, ни он не видели никакой связи между этим событием и моим вызовом в ставку.
Когда мы направились к летному полю, я увидел, что винты «Юнкерса-52» начали медленно вращаться. «Какой комфорт, — успел подумать я, — этот огромный самолет для меня одного!» В последний момент я вспомнил, что забыл сказать главное.
— Надо, чтобы я мог с вами связаться в любой момент! — крикнул я Радлю. — Как только я узнаю, о чем идет речь, я вам позвоню. Две роты пусть находятся в полной боевой готовности! Это главное!
Самолет взлетел, развернулся и начал набирать высоту. Я снова принялся гадать. Что меня ждет в ставке фюрера? С кем я встречусь? Чем больше я размышлял, тем меньше понимал. В конце концов я прекратил попытки разрешить эту загадку и принялся рассматривать самолет, в котором был единственным пассажиром. Прямо перед своим креслом я обнаружил небольшой шкафчик с напитками. Набравшись наглости, я через приоткрытую дверь спросил у летчиков, имеет ли право пассажир пользоваться его содержимым. Двух рюмок коньяка оказалось достаточно, чтобы успокоить мои нервы, и я смог с высоты полюбоваться живописными видами земли, над которой мы пролетали.
Вскоре мы пересекли Одер, и под нами поплыла зеленая шахматная доска Новых территорий в чередовании лесов и полей. Мне любопытно было, где мы приземлимся, — ведь до сих пор я не знал о ставке фюрера, как и большинство смертных, больше того, что она расположена в Восточной Пруссии и носит кодовое название «Волчье логово». К счастью, мой адъютант позаботился обо всем и положил в мой портфель карту Германии, по которой я мог проследить наш маршрут. Через полтора часа после взлета с берлинского аэродрома мы пролетели, на высоте километра, над городом Шнейдемюль, затем пилот, в кабину которого я к тому времени перебрался, показал мне пальцем внизу зеркало большого озера и перекресток железных дорог Варшава — Данциг и Инстенбург — Познань. Железнодорожные пути выделялись на земле с ясностью геометрического чертежа, и я подумал, какую прекрасную цель представляет этот перекресток железных дорог для авиации противника. Через секунду эта мысль разозлила меня. Я переживаю прекрасный час, мощный самолет несет меня в волшебно сияющем небе над прекрасной страной, а я не могу забыть хотя бы на минуту об этой проклятой войне!
За нашей спиной солнце все больше клонилось к горизонту. Постепенно самолет снизился до высоты 300 метров. Пейзаж внизу начал меняться, превращаясь в плоскую равнину, перерезанную многочисленными речушками и испещренную пятнами озер. Я бросил взгляд на карту и понял, что, пролетев почти 500 километров, мы оказались над Мазурскими болотами. В этих местах, под Танненбергом, в начале первой мировой войны старый Гинденбург нанес жестокое поражение русским войскам. С радостью и гордостью я подумал, что сегодня фронт находится далеко на востоке, где-то под Смоленском, за сотни километров от границ Германии.
Самолет начал снижаться по широкой спирали. В неясном свете сумерек я различил на берегу озера большой аэродром. «Юнкере» еще опустился, коснулся колесами земли и, пробежав по бетонной дорожке посадочной полосы, остановился. Перед бараком, маскировавшим здание аэродромных служб, меня ждал «мерседес».
— Капитан Скорцени? — осведомился унтер-офицер. — У меня приказ немедленно доставить вас в ставку.
По прекрасной дороге, проложенной через лес, мы вскоре достигли первого пояса безопасности — охраняемого шлагбаума. Унтер-офицер передал мне пропуск, который я должен был предъявить вместе с личными документами офицеру поста. Он записал мое имя в журнал, я расписался, шлагбаум поднялся, и мы снова поехали. Теперь дорога стала немного уже. Мы пересекли березовый лес, переехали через железнодорожные пути и достигли второго поста. Снова проверка документов. Я вышел из машины, офицер опять записал мое имя, потом попросил подождать и стал звонить по телефону. Положив трубку, он спросил, знаю ли я, кто меня вызывает. Я, естественно, чувствуя себя неловко, ответил, что не имею ни малейшего понятия.
— Вас вызвал Главный штаб ставки фюрера, которая расположена в Чайном домике, — сказал тогда он мне, явно находясь под впечатлением того, что услышал с другого конца провода от своего собеседника.
Я же не знал, что и подумать. Даже это уточнение ничего мне не говорило. Какого черта мне делать в Главном штабе фюрера? Озадаченный и изрядно заинтригованный, я снова сел в машину.
Через несколько метров мы проехали нечто вроде портала — единственного входа на обширную территорию, окруженную высоким забором из колючей проволоки. Можно было подумать, что мы оказались в старинном парке, обустроенном с большим вкусом, с березовыми рощами, прорезанными капризно переплетающимися тропинками. Вскоре я смог различить несколько строений, на первый взгляд расположенных без всякого порядка. На крышах некоторых строений росла трава и даже небольшие
