Коридор

Марья легко оттолкнула зацелованную Аню, громко высморкалась, вытерла глаза косынкой. Развязала торт, понюхала.

– Зачем привезли? – недовольно спросила она. – Сколько раз говорить: ко мне едете – не брать ничего! Я хозяйка!.. Семен! Выкини, прокис!..

Конюх взял торт и пошел выкидывать, но по дороге раздумал и положил его в бричку.

Торт был свеж или почти свеж, так как покупался вечером у Елисеева, тем не менее Михаил Семе­ныч с удовлетворением кивал головой: все правильно, как учил, как воспитывал, гость – святое дело. И сам до недавнего времени только этоге правила держался. Каж­дое лето в Иваново приезжала вся родня: Липа с семьей, Марья, Роман. В те годы Шурка – сначала прислуга, потом жена – целый месяц безмолвно обхаживала всех да плюс еще Глашу. Липа брала ее для помощи, но отец и Глашу причислял к отдыхающим и от хозяйственных забот отстранял.

– Марья Михайловна, самовар поспел! Липа толкнула сестру локтем, – мол, угостить надо конюха, но та одернула ее:

– Сама все знаю! Ступай, Семен! Езжай в Бабрухин Лог, скажи – меня сегодня не будет. Лошадей без меня не давать. Никому! Понял?! – Она обернулась к от­цу: – Пойдемте в дом, папаша.

Липа с одной стороны, Марья с другой повели отца в дом, подстраиваясь под его медленный ход.

– Я чай не буду, – пробурчал Михаил Семеныч. – Спать буду, устал.

Сейчас постелю, – сказала Марья покорно, но с неко­торым напряжением.

Уложили отца, сели за стол.

– Ну вот, Марусенька, все, слава богу, хорошо. Все живы. А где Аня?.. Аня! Иди пить чай.

– Тетя Марусь! Мальчик отвязался!

– Отвязался? Он есть хочет. Отведи-ка его на ко­нюшню, Анечка. Мальчик!

Мерин оторвал тяжелую голову от земли, посмотрел, кто зовет, и, обрывая на ходу прядь травы, боком побрел к окну. Марья спустилась с крыльца, погладила мерина и, засунув ногу племянницы в стремя, запихнула ее в седло.

– Что ж это ты у нас такая конопатая? – Марья улыбнулась девочке. – Прямо сорочье яичко…

– А-а, пройдет!.. – Аня махнула рукой, без страха устраиваясь в седле.

– Упадет! – заверещала Липа. – Свалится!

– Он тихий.

– А куда его? – сияя от радости, спросила Аня.

– Да он сам знает. Пошел! – Марья хлопнула ме­рина по бугристой, накусанной паутами ляжке. – Чай-то остыл уж небось?

Марья стала подогревать самовар, а Липа перешла к московской жни:

– …Врач говорит, у него не расходованы мужские потенции…

– Чего-чего? – Марья резко смахнула со скатерти несуществующие крошки. – По-тен-ции!.. Кобель ста­ рый!.. – И, устыдившись своих слов, смягчилась: – А че­го он так устал, вроде дорога не очень?.. В купейном ехали?:

– В купейном… – сказала Липа. Рассказывать про вчерашний поход отца с Георгием в сад Баумана она не стала.

– Как у Романа дела?

– Все учится… И техникум с отличием кончил, и ин­ститут так же хочет… Начальник подстанции.

– Заочно учиться тяжело, по себе знаю, – вздохнула Марья.

– На вечернем полегче, – ободрила ее Липа. – На пятый курс перешел. Еще бы женился…

– Да уж пора. Полысел…

– Сейчас лысых много, – успокоила ее Липа. – От­цу-то нравится, что Ромка лысый, порода видна. Я ему говорю: ты бы женился, Рома, и мне, и Марусе спокой­нее было. А он: не могу. Какая семья, пока учусь…

– Правильный подход… – Марья выпустила дым.

– Аня дорогу обратно найдет? – забеспокоилась вдруг Липа.

– Да это рядом. – Марья стряхнула пепел в раскры­тый спичечный коробок. Липа, поискав по сторонам пе­пельницу и не найдя ее, пододвинула к сестре блюдце. – Чего про Люську не рассказываешь? – спросила Ма­рья. – Чего с учебой надумала? Или так… один свист и будет?..

– Ты очень раздражительна стала, Машенька. В са­наторию бы тебе…

Марья посмотрела на сестру с чуть брезгливым со­страданием:

– О чем ты говоришь, Ли-ипа! – Она поглядела по сторонам. – Сейчас такая санатория, не приведи госпо­ди! Вчера Михайлова… – Она махнула рукой.

– У нас на Метрострое тоже… – закивала Липа.

– Ты-то не волнуйся, – успокоила ее Марья. – Ты беспартийная, с тобой все в порядке. – Помолчала, по­думала. – Не хотела тебя волновать, но скажу… Сиди спокойно, чего побелела? Слушай. Если со мной что-ни­будь… Ну, ты понимаешь. Семен, конюх, пришлет тебе лисьмо: мол, Марья Михайловна уехала в командировку. Поняла, ясно? Ну, вот с этим – все. про Люську. Куда будет поступать?

– Она предполагает в Торфяной, – робко промолви­ла Липа, наблюдая за реакцией сестры. Та молчала по­ка, только шумно выдувала дым через ноздри. – От до­ма недалеко. И экзамены полегче. Аттестат у нее – сама знаешь!

– Лентяйка! – наконец отреагировала Марья, тыкая папиросу в блюдце. – Зла на вас не хватает! И будет всю жнь в болоте ковыряться!.. – Марья постучала пальцем по столу. – Помяни, Липа, мое слово, даст она тебе прикурить…

– Ну, что вы все на нее! – всплеснула руками Ли­па. – И Георгий, и ты. Конечно, она не очень старатель­ная, но она способная…

– Чаю! – раздался голос Михаила Семеныча. Он сел, отер лысину и, чтобы зря не пропадала строгость, добавил: – А верхом – ты это, Марья, брось! В мужских портках! Никакой солидности! Ты же не просто так, ты дире И не кури при отце!

Марья раздраженно крутанула в блюдце не до кон­ца погасшую папиросу, источающую еле заметный дым. Липа подала отцу чай.

– В стакане! – отвел ее руку с чашкой Михаил Се-меныч. – Тебе жакет надо, юбку черную… Варенья на сто­ле не вижу… Сливового.

Марья поднялась за вареньем. За ней поспешила Липа.

– Отвыкла, – виновато пробормотала Марья. – Не могу вот так вот с места в карьер перестроиться.

– Может, мне его забрать все-таки, Машенька? – виновато, потирая руки, спросила Липа.

Марья обернулась к сестре, обняла ее и поцеловала:

– Да что ты, Липочка, говоришь? Обойдется как-нибудь. Слава богу, живы-здоровы… Обойдется.

Мычали коровы, солнце почти совсем ушло в пруд, от него осталась только маленькая желтая горбушка.

3. ЛЮСЯ ВЫШЛА ЗАМУЖ

Зимой Люсю затошнило, а когда «неукротимая рвота беременных», как для внушительности называла токси­коз Липа, прекратилась, с Финляндией был заключен Стал длиннее рабочий день, на улицах появилось много мальчиков в форме ремесленных училищ. Старин­ный друг Георгия по Павловскому Посаду Митя Малы­шев, приходивший до финской кампании по воскресень­ям в Басманный в гости с женой и сыном Витей, стал приходить реже и только с женой: Вите отрезали отмо­роженную на войне пятку, а с палочкой он ходить по го­стям стеснялся.

Беременность Люся долго скрывала, пока ее не нача­ло поминутно рвать и все стало безразлично.

Виновником Люсиного состояния оказался ее одно­курсник Лева Цыпин.

С Левой Люся работала в паре на практике по геоде­зии. Потом в той же паре они остались немного подрабо­тать геосъемкой в колхозе под Калинином. Когда Аня, ездившая проведать сестру, рассказывала дома, какие под Калинином прекрасные места и что спят Лева с Лю­сей на сеновале, Георгий сказал: «Э-э… ребята…» – и сделал жест, будто оглаживал бороду. Липа, естествен­но, была возмущена таким гнусным предположением.

Состояние Люси давало основание для законного аборта, но Липа категорически запретила дочери даже говорить об этом, а Георгию – думать: первый аборт, по­следующее бесплодие… Люся будет