морочь. А то ишь, запирается! Сегодня полбашки обрил, а завтра, глядишь, и самую голову снесет. Не-ет. Оттеда теперь уж только на Ваганьково…
На шумные события в коридоре вышел Александр Григорьевич.
– Приветствую вас, приветствую… – пробормотал он, увидев незнакомых людей в белых халатах. – Что такое, что случилось?..
– Алька рехнулся совсем, – пояснила Дора. – В сумасшедший дом переправляют.
– То есть? – развел руками Александр Григорьевич. – А-а?.. Надолго ли?
– Безвылазно, раз спятил вконец.
– Позвольте, позвольте… – Александр Григорьевич протянул руки к удаляющемуся Алику. – А десять рублей?.. Взаимообразно… Да, хм. Тем не менее, однако…
Бронзовые часы на пианино пробили двенадцать раз. Александр Григорьевич подождал, пока Алика, по его расчетам, спустят вн, посадят в машину, но, чтобы не тратить время без толку, решил пока надеть галоши и почистить шляпу; но вот, по его предположению, Алика увезли, и он, предварительно покашляв, чтобы хоть подготовить бывшую жену к сообщению, сказал неуверенным голосом:
– Шурочка, ну, я намерен в столовую, в сапожную мастерскую и прочее. Полагаю, если время останется, посетить баню… Таким вот образом… А вообще-то сегодня…
– Да-да, – кивнула головой, не отрываясь от бумаг, Александра Иннокентьевна. Ее закрывала высокая спинка английского кресла, но и не видя ее, Александр Григорьевич знал, что Александра Иннокентьевна в этот момент кивает. – Закрой дверь, дует.
Александр Григорьевич похлопал себя по карману ПИджака: нет, не забыл – книжка была на месте.
Уже на лестничной клетке четвертого этажа Александр Григорьевич учуял, что Олимпиада Михайловна верна своему слову: действительно, как было вчера обе-Щано, фасолевый суп и, по всей видимости, с грудинкой. Вторым запахом, которым обдало Александра Григорьевича, был запах тушеной капусты со свининой, тоже гарантированной на сегодня Олимпиадой Михайловной по случаю его дня рождения.
Оля утром поздравила отца с семидесятилетием, сделала губы бантиком и сказала, что справлять пока не надо: «Вот кончится твоя эпопея, заодно все и отпразднуем. Ты же знаешь, какая мама… ортодоксальная…»
После возвращения с Севера Александр Григорьевич узнал, что Уланского Александра Иннокентьевна его выписала сразу после развода. Про развод ему сообщили еще там, но он надеялся, что прописка сохранилась.
Прописался он в Басманном, благо в Басманном был прописан Лева. Прописавшись, Александр Григорьевич предполагал снимать комнату. Люся поддержала это его намерение – теснота же. Лева отмолчался, Георгия никто не спрашивал; но что касается Липы, та категорически запретила Александру Григорьевичу даже заикаться об этом «сумасбродном» варианте: Александр Григорьевич будет жить в Басманном, до тех пор пока… До каких пор в Басманном будет жить Александр Григорьевич, Липа не знала, но подозревала про себя, что жить со сватом ей придется, по всей видимости, до самой смерти. Ну что ж, в тесноте – не в обиде, так – так так. Александру Григорьевичу было предложено вносить в бюджет семьи малую сумму на пропитание. Конечно, Липа кормила бы его и просто так, но опасалась, как бы старик не стал чувствовать себя неловко в нахлебниках.
Неожиданно Александр Григорьевич прижился. И даже приобрел особое, очень важное положение: он снова, как много лет назад, стал репетитором, на этот раз внука-первоклассника. Теперь Александр Григорьевич чувствовал себя на своем месте. И невестка стала благоволить к нему и не заикалась о переезде.
Однажды Александра Иннокентьевна позвонила в Басманный, что делала крайне редко, и наткнулась на голос бывшего мужа. Говорить с ним она не стала, но подробно выяснила у Олимпиады Михайловны все об стоятельства, касающиеся Александра Григорьевича. И, убедившись, что Александр Григорьевич вернулся по закону и со дня на день дожидается оформления соответствующих документов, через сына предложила бывшему мужу не злоупотреблять гостеприимством Бадрецовых и вернуться на свою жилплощадь.
Александр Григорьевич послушно собрал чемодан и отбыл в Уланский.
Но в Басманный продолжал ходить через день – заниматься с Ромкой и вообще…
Александре Иннокентьевне он на всякий случай об этом не говорил, да она и не интересовалась, загруженная общественной работой.
– …Господи! – всплеснула Липа руками. – Я ведь вам подарок приготовила…
. Александр Григорьевич образил смущение, помычал и, пока Липа металась по квартире в поисках подарка, продолжил обед.
– Нашла, слава богу! – С этими словами Липа подошла сзади к жующему свату и обеими руками напялила ему на голову шляпу. – К зеркалу, к зеркалу…. – Позвольте… – забормотал Александр Григорьевич, подойдя к шкафу. – Какая роскошь! Благодарю вас, Олимпиада Михайловна, ей-богу, даже неловко… – Александр Григорьевич поправил шляпу. – Великолепный ве…
– Бабуль, а мы с дедушкой Сашей сейчас пойдем Мясницкую смотреть, да, дедуль? – сказал Ромка, дое дая суп. – Где дедушка работал у капиталистов.
Александр Григорьевич поморщился от нелюбимого слова «дедуль», но кивнул.
– Чрезвычайно все было вкусно. Засим разрешите откланяться. Я думаю, часика через два Рома освободится.
– Всего вам доброго, – закивала Липа. – Приходите к нам, ради бога, без всяких стеснений.
– Да-да, – пробурчал тот, снимая по привычке с вешалки старую шляпу.
– Оставьте шляпу в покое. Я ее выкину. У вас теперь новая есть.
Калоши не забудьте, – напомнил Ромка.
Александр Григорьевич послушно вбил ноги в калоши, Ромка, сев на корточки, поправил ему завернувшийся задник.
На троллейбусе они доехали до Красных ворот. Через илощадь Александр Григорьевич перевел внука за На чем мы с тобой остановились в прошлый раз?
– Вы по своей воле пошел в солдаты. – Ромка все еще звал деда на «вы», как малознакомого, но в глаголах всегда употреблял единственное число, потому что множественное резало ему ухо своей глупостью.
– Опять «вы»! Ну, ладно… Так, вольноопределяющимся… А в подтверждение своих слов я сегодня принес тебе для более детального ознакомления свою солдатскую книжку. Вот, пожалуйста, только аккуратней.
– «Первого Лейб-Гренадерского Екатеринославско-го Императора Александра Второго полка, – бойко прочел Ромка, порадовав Александра Григорьевича беглостью чтения, потому что достался внук ему в плачевном состоянии. – Личный номер сорок семь». А вы за царя был или за Ленина?
– Хм. Сложный вопрос ты задал. – Александр Григорьевич заложил руки за спину и неспешно ступил на Кировскую, тяжело ставя ноги в калошах носками врозь, так что Ромка время от времени, забывшись, наступал ему на ноги. – Как тебе ответить… Ну-с, скажем так: в это время я еще был недостаточно умен по молодости лет – и поскольку я жил в России, а Россией в то время, к сожалению, правил царь, следовательно, значит, и я был… Да, сложный вопрос. Давай, Рома, вернемся к нему через несколько лет. Договорились?
– А через несколько лет вы уже можешь умереть. Вы уже старенький…
– Какая чепуха! Не говори глупостей. Ромка заглянул в книжку:
– А 1911 год – это до революции или после?
– До.
– А вы с Лениным служил в армии?
– Нет, Владимир Ильич в это время находился в эмиграции. Он вернулся в Россию в 1917 году.
Ромка задавал вопросы, но не успевал дослушивать ответы дедушки, потому что в красной книжке было еще очень много интересного.
– Вы иудейский мещанин был, да, дедуль, дедушка?
– Дай сюда! – Александр Григорьевич раздраженно выхватил у Ромки книжку. – С чего ты взял? – Он остановился, поднес книжку к глазам. – Сословие: мещанин. Хм. Вероисповедание: иудейское… Ну, это я бы не сказал, не совсем верно, потому что я был неверующий. Я был человек просвещенный. Я работал,
