Коридор

поклонниках, чеш­ских, а также и русских, сверстниках и людях старшего возраста. Ромка тяжело переживал эти рассказы, но вида старался не показывать, только невпопад отвечал, напря­женно вспоминая, как бы вели себя в таких ситуациях герои Ремарка.

Герои Ремарка в сложных ситуациях пили граппу и кальвадос. И поэтому, когда Юля неожиданно ушла с места встречи – Ромка опоздал на свидание на десять, минут, – а затем не пожелала слушать объяснение и не открыла ему дверь, сказав: «Уходи», Ромка решил после­довать примеру любимого писателя и купил напиток, блкий к кальвадосу, а именно: аперитив кишиневского готовления. Он выпил полбутылки сладкой гадости и Направился к Юлиному дому. По дороге его вырвало, что было совсем странно, так как любимых героев, сколько бы они ни пили, никогда не тошнило. На вялых ногах он доковылял до Юлиной двери и уперся пальцем в звонок. Юля строго велела ему идти домой. Ромка звонил. Юля сказала, что вызовет милицию. Ромка задумался, но ре­шил не отступать от своего плана любви, настойчивость в которой, опять же по заверению любимого писателя, должна импонировать женщинам и привести к успеху.

Юля жила на втором этаже, мимо балкона шла вверх водосточная труба. Ромка полез к любимой. Подняв его до середины пути, нетрезвые руки не совладали с гладкой трубой, и Ромка рухнул в палисад, сокрушив крыжовен­ные кусты, насаженные жильцами первого этажа. Жиль­цы подняли ор, Ромка, потирая ободранную фиономию, выбрался колючих кустов и поплелся жаловаться на судьбу Вовке Синяку.

Вовка учился в ПТУ. Учиться в обычной школе ему было трудно и фически неудобно. Он так разросся в длину и ширину, что занимал отдельную парту, перед­нюю, чтобы быть на виду у учителей; на задних партах он не учился, там он учал приключения майора Про­нина или же дразнил впереди сидящих девочек, обводя мелом через форму пуговицы на их лифчиках. На перед­ней же парте он своими длинными ногами, обутыми в до­машние тапки с заломом задников, высунутыми далеко к доске, мешал урокам, о ноги его спотыкались выходящие к доске ученики и блорукие учителя. Кроме того, у не­го пошли такие усы, что немка, мать троих детей, сбива­лась с мысли и краснела, видя перед собой усатую ухмы­ляющуюся рожу с выбитым передним зубом.

Разросся Вовка так в отца, не в того, который «погиб под Сталинградом», а в настоящего – дзюдоиста Мин­ска, как уверял теперь Вовка и чему Ромка верил до тех пор, пока Татьяна Ивановна в сердцах, хлопая сына по бесчувственной наглой морде, не вскрыла тайну: «Такой же идиот вырос, борона пустая, как батя твой. Всю жнь и будешь, как он, в дерьме ковыряться!» – предрекая бу­дущую Вовкину специальность сантехника.

Любимое занятие Вовки дома было читать развали­вающиеся приключения, которые он выискивал в район­ных библиотеках. Он сидел в своем подвале в трусах, запивая холодным жидким чаем огромный мягкий батон за двадцать восемь копеек. Перед ним всегда стояла кни­га. И сам он был огромный, как батон за двадцать восемь: не то чтобы мускулистый или, наоборот, жирноватый, как Ромка; он был какой-то весь белый, литой, с длинными толстыми ровными руками и ногами, без выпуклостей, и очень тяжелый, чуть ли не сто килограммов.

…Пока ободранный о крыжовник Ромка добрел в по­зоре до Вовкиного подвала, его стошнило еще раз и он очухался.

Вовка, не отрываясь от книги, без энтузиазма выслу­шал печаль друга. Юлю он, в отличие от Ромки, не лю­бил, так как она его обидела.

Когда Юля впервые появилась, в конце восьмого клас­са, Вовка кивнул другу: «Такие люди – и без охраны!» – и выставил подальше ногу, чтобы Юля споткнулась. Юля не споткнулась, перешагнула через его копыто в драном тапке и с сожалением поглядела на Вовку, взглядом объясняя ему, какой он идиот. Вовка от удивления скло­нил башку набок. Юля тем временем дочитала стихотво­рение «Есть женщины в русских селеньях» красивым, чуть-чуть, правда, гнусавым голосом и выжидательно стояла у стола, ящно облокотившись на него обеими руками, пока Клара выводила ей в дневнике пятерку. Прозвенел звонок. Вовка сорвался с места и мимоходом, как бы нехотя прихватил в свою грязную лапищу малень­кую аккуратную грудку новенькой, треугольничком вы­глядывающую – под руки. Юля, не поворачивая головы и не меняя позы, звонко шлепнула Вовку по морде, так что у того лязгнули зубы.

– Так тебе и надо, козел, – сказал Ромка в уборной, где они курили.

– Пощупать, что ль, нельзя? – пожал плечами Вов­ка. – Было бы чего: доска, два соска. – И прогнусил, скорчив морду: – «Есть женщины в русских селеньях…»! А ты чего, Жирный, гулять с ней хочешь? Гуляй, кто тебе мешает, добра-то.

Насчет «доска, два соска» Вовка врал от неудачи. На уроке фкультуры это стало очевидным – у Вовки от умления вытянулась морда. У Юли кроме фигуры, ока­зывается, был еще первый разряд по художественной гимнастике. Правда, Вовка не хотел сдаваться без боя и уверял, что у нее разряд получен в Чехословакии, а значит, нашему первому не соответствует…

…Вовка оторвался наконец от книги, морщась повер­нулся к несчастному другу:

– Ну и чего? Может, у нее кто-нибудь еще кроме тебя есть– он сказал это таким обыденным голосом, что Ромки от тоски заныли внутренности. Он вдруг вспомнил, что – есть: Юля сама рассказывала ему про Сашу Травникова, десятиборца одиннадцатого класса со­седней школы.

– Есть, – кивнул он, неожиданно осознав весь ужас. – Но она говорила, что я тоже ей нравлюсь. Она просто не знает, кого нас выбрать. Она будет решать, она еще не решила…

– А чего решать-то, кильки будешь? – Вовка сосре­доточенно ел каспийскую кильку, обдирая с нее кожу. – Сто вторая, пункт «Д»: с садмом, – бормотал он, выу­живая кильки нежный скелет. – Травников?..

Ромка молча кивнул. Сейчас он лихорадочно вспоми­нал, что в таких случаях делают герои Ремарка, но мысли путались. Сейчас он думал, как будет жить дальше, если Юля все-таки предпочтет Травникова. Юля была краса­вица. У нее никогда не сбивались швы на чулках – всегда строго по центру длинных стройных ножек с играющими при ходьбе тренированными икрами; у нее красивый го­лос, прозрачная перепонка между передними зубами, ко­торую Вовка по злобе называл «переносицей во рту», ма­ленькие сильные руки, усеянные от кисти до локтя неж­ными девичьими цыпками. Даже когда она потела, очень приятно пахла. Уступить такую красавицу Травникову?

– Вован, чего делать-то? – проблеял Ромка.

– Дыню отбить – и дело с концом. Чтоб больше к ней не лез. Только ты слышь, Жирный, ты сам к нему на­дерись первый, а то я надираться не умею совсем. Слышь! А ты Пимену напиши за меня, у него день рождения, поздравить надо, а чего писать – не знаю… Напишешь? Только ты первый надерись, ага?

– А он при чем? – мучаясь от собственной совестли­вости, пробубнил Ромка. – Он-то при чем? Ты дурак, что ль!

– Ему помочь хочешь, а он корячится еще!.. – оби­делся Вовка, утыкаясь в книгу. – Пимену напишешь?

Вовка хотел работать в уголовном розыске. Большей частью он хотел сам ловить бандитов, но иногда планы его вдруг менялись – и он, с завистью вспоминая сидя­щего в колонии усиленного режима Пимена, решал идти по его пути и ускользать от уголовного розыска. Пока Вовка читал книги и выбирал будущее.

За несколько дней до отъезда на Кавказ Ромка шел к Синяку в подвал обговаривать детали. В последнее вре­мя Юля была к Ромке благосклонна. В разговорах ее часто проскальзывала фамилия Травникова, но проно­сила она ее без удовольствия. Ромка, хоть и нывал от желания узнать, какие у нее в настоящее время отноше­ния со вторым ухажером, по-мужски пересиливал себя, молчал. Время от времени Юля разрешала себя целовать, только недолго и аккуратно, чтобы не помять высокую прическу. Но все время чувствовалось, что думает она о чем-то постороннем, о другом. Ромка уже окончательно решил настичь ее на Кавказе, но Юле об этом не говорил.

…Ромка шел к Синяку. И метрах в десяти от подвала Синяка он обомлел: навстречу ему шел Травников с това­рищем, таким же высоким и здоровым, как и сам Трав­ников. А между ними шла… не Юля, а совсем другая де­вушка, очень красивая. Это значит, что Травников ме­нял Юле, и поэтому Юля была последнее время такой грустной.

У Ромки от жалости к Юле сжалось сердце, он не мог оторвать глаз от двигающейся на него мены. Трое про­шли мимо, ушли вн по Басманному, потом останови­лись. Девушка так и осталась стоять, а Травников с то­варищем, не торопясь, подошли к остолбеневшему Ромке, и Травников, а затем и второй по разу ударили его по фиономии: с одной стороны и с другой. Ударили лениво, как бы нехотя, без слов и возбуждения, даже