Юрка уже знал, что это самое грубое у немцев слово, хотя в переводе на русский оно было довольно безобидное.
– Не сверкай очами, Габи, – пропел Юрка и погладил ее по голове. – Хочешь, я тебя в маковку поцелую? А это дело мы замажем. Это же просто так… Наскальные надписи. лучше покушаем.
– А старик? – Габи кивнула на дверь.
– Можно позвать. Михаил Васильевич!
На крик в комнату ворвался Котя.
– Найн! – Габи отпихнула его перепачканную овсянкой морду. – На-айн, майн клинер!
В открытую дверь постучал сосед.
Михаил Васильевич был в помятом костюме с галстуком. В руке он держал розовый графин.
– Наливочка вот, – он проковылял в комнату и поставил графин посреди столика. Дружок у меня сам готавливает. На даче фруктов вырастит и делает. А может, кашки желаете? На мясном бульоне.
– Данке. Спасибо. Я устала головой, забываю по-русски.
– Я тоже на память страдаю, – покивал ей старик и сказал сурово: – Ты ему морду умой лучше, чем газетой шоркать.
Юрка увел Котю в ванную.
– Я вот по-немецки все вспомнить хотел. На войне-то знал, а теперь, – Михаил Васильевич развел руками.
– Приятно было познакомиться, Габриэла?.. Как по батюшке? Отца как зовут?
– Мартин.
– Габриэла Мартыновна. Вы тут выпейте со свиданьицем, а я пойду: к вечеру мочи нет – ноги грызет. Ноги-то побитые.
– Уходите уже? – сказал Юрка, пропуская соседа в дверь.
– Башмак надо кончить, завтра на сельхозвыставку намереваюсь.
Сосед ушел, Габи выключила телев Скинула туфли и сразу стала маленькая.
– И чего ты на каблучищах маешься? – удивился Юрка.
– Ты есть причина, что я себя заставляю мучить мои ноги. У меня ноги короткие!
– Отрастут, какие еще твои годы… – пробормотал Юрка, ловя себя на том, что говорит словами Роста.
– А хочешь, положи их повыше, Вита всегда так делает.
– Вита? Майн гот!.. Я знала!.. Я говорила!..
– Габинька… – Юрка подошел к ней и обнял за плечи.
– Ну, что ты! Это же Вита.
– Устала… Было так много окружающих… Скажи еще: почему Рост так странно одетый? – Она достала круглую красную жестяночку с вьетнамским бальзамом и помазала себе виски. – Он хиппи?
– Ну, ты даешь!.. У него две дочери! Взрослые! В институте учатся. Две-е. Цвай!
– Не говори со мной, как с дуркой, я тебе дам один шаг в зад! Я умею!..
– Ты меня лучше шпагой заколи. Только она гнется. На!
– Юрка достал шкафа старинную шпагу с потемневшим лезвием. – Рост подарил. Он на ней шашлыки жарил.
– Вар-вар! – простонала Габи. – Это раритет. Это надо д – Она отыскала над тахтой гвоздик и повесила шпагу за эфес.
– А если ночью по головушке?
– Слушай, ванна где есть? – устало спросила Габи.
– Я зовсем разбита… Открой окно, чтобы люфт… хунд спит…
– Я ничего не поняла здесь в этот раз, – сказала Габи на остановке автобуса. В глазах ее стояли слезы. Говорила она тихо и все время держала Юрку за руку. – Ни-че-го… – Она с ненавистью посмотрела на приближающийся автобус. – Ты сейчас вернешь Котю домой и потом?
– На работу.
– О майн кл… – тихо прошептала Габи, непонятно к кому обращаясь: то ли к Юрке, то ли к терьеру…
6
Габи тянула время. Она сделала репортаж о русской бане и вымолила разрешение продлить командировку еще на неделю, пообещав подготовить материал о цыганском ансамбле. Виделись они каждый день.
Однажды Габи не позвонила в конце дня. Юрка прождал час, помог уборщице двигать столы, но звонка не дождался.
Дома Михаил Васильевич грустно протянул ему письмо:
– Мартыновна днем приходила. Самолет у ней сегодня. Письмецо тебе велела.
Юрка разорвал конверт.
«Ты будешь далше обнимать Нину, Галю, Маню, а я старая корова буду даваться некому».
– …Супчику ей налил, наливочки, чтоб повеселей было… Жалко бабочку, хоть и немка… Уехала… Ну, чего ты загоревал?.. Такую – понятное дело – с шеи не счешешь. Ничего – обомнется. Тебе вот тещенька звонила, беспокоится, как ты…
Юрка впал в тоску. После работы он шел домой пешком, чтобы убить время. Читать не получалось. Все было неинтересно.
Один раз Габи позвонила ночью. Превозмогая стыд, срывающимся голосом спросила: «Ты один?» Она сказала это таким несчастным голосом, что от жалости к ней у Юрки стянуло горло, и он только тупо бормотал: «Ну, что ты говоришь, Габинька, ну как ты можешь…» Ничего другого вымолвить он не мог, по щекам катились слезы…
Михаил Васильевич донес Вите о Юркиных переживаниях. Та – Росту. Рост позвонил Юрке и под угрозой разрыва отношений велел заниматься делом, то есть срочно сдавать хвосты в институте, – института Юрку каким-то чудом еще не отчислили.
Институтские дела немного оттянули Юрку от тоски. Рост велел на занятия не ходить – какие мозги после работы, – а как следует готовиться к сессии. И предложил, пока лежит в больнице, сделать Юрке контрольные. А с чертежами Юрка и сам справится – не первый год замужем…
Через месяц от Габи пришло письмо. Кончалось письмо по-немецки без перевода: «Майне хенде зинд леер оне дихь». Михаил Васильевич, как ни напрягался, не мог расшифровать приписки, правда, вспомнил, что «хенде» не иначе как руки, потому что «хенде хох».
На сегодня Юрка отпросился с работы – ехать за Ростом. Вчера вечером он ездил к нему домой на улицу Горького, купил продуктов, чтобы Рост вернулся не в пустой дом. Вита, та вообще настаивала, чтобы Рост пожил пока у нее. Но Рост ни в какую: домой.
В больнице был карантин, и Юрка пищеблока поднялся на четвертый этаж в грузовом лифте, благо его там знали.
«Майне хенде зинд леер оне дихь…» Постучал в кабинет, где обычно обитала Вита.
Заведующая отделением Ирина Павловна говорила по телефону. Вита листала историю болезни.
– Ну, забираем Роста? – негромко спросил Юрка Виту.
– Ага, выписали. Сейчас пойдем.
– Не уходи, Вита. – Ирина Павловна положила трубку.
– закончим с расписанием. Они склонились над столом.
– …А мне что, больше всех надо?! – в дверь без стука вошла толстая медсестра. – Ирина Павловна, как хотите, я так больше не могу! Все Тарасова да Тарасова!..
– К старшей сестре, – не обращая на Тарасову внимания, отчеканила Ирина Павловна.
– Ее сегодня нет, а мне что, больше всех надо!.. – выкрикивала Тарасова.
– К старшей сестре, – так же невозмутимо, как и в первый раз, сказала Ирина Павловна. – Закройте дверь.
Тарасова просительно посмотрела на Виту, та на Ирину Павловну, а Ирина Павловна сказала, считая дверь уже закрытой:
– У тебя получается четыре дежурства. Как ты?
