непонятная инертность.
Временами следователю казалось, что Костя живет в каком-то своем мире, куда другим нет входа. А ведь его положение было практически безнадежным.
Когда к месту драки прибыл наряд милиции, Костя без памяти лежал на газоне, сжимая в руках самодельный нож – «заточку». А неподалеку от него небольшая группа ребят окружила светловолосого парня с колотой раной в боку. И рана была нанесена именно этим ножом, как гласили выводы эксперта.
В деле имелось еще одно заключение медиков. Оно прямо указывало на то обстоятельство, что подследственный Зарубин находился в состоянии сильного алкогольного опьянения. Все, круг замыкался…
Правда, были кое-какие моменты в расследовании, не дававшие покоя следователю; на них он так и не смог найти убедительного ответа. И первый из них – несоответствие в показаниях свидетелей, участников потасовки.
Если друзья раненого парня в один голос твердили, что не видели, кто его ударил ножом, и тем более не могут с абсолютной уверенностью указать на Костю, то их противники, так сказать «друзья и защитники» подследственного, рьяно утверждали, что это совершил он.
И еще одно: что могло связывать рабочего паренька с отменной характеристикой с такими, довольно подозрительными личностями, назвавшимися его друзьями?
Не смог найти ответы на эти вопросы молодой следователь. Возможно, на его заключение и решение суда повлияло и поведение Зарубина, отвечающего на вопрос виновен ли он в совершенном преступлении:
«Не знаю…».
Но, как бы там ни было, а поздней осенью, в ненастную, слякотную погоду, Костю отправили по этапу в северные края…
Серое небо, угрюмое, чужое, было расчерчено колючей проволокой. Лай сторожевых псов, охрипших от злобы, встретил этапированных у ворот зоны. Над ними высились почерневшие от времени две деревянные сторожевые вышки.
Колонна медленно втянулась на плац, представляющий собой обширный участок вязкой, размешанной пополам с опилками, грязи. Распределение по баракам длилось долго и нудно.
Многократные переклички, мат промокших до нитки конвоиров (им, как и заключенным, хотелось побыстрее добраться к теплу и отдохнуть), мелкий, занудливый дождь – все это вместе взятое доводило до бешенства измученных нелегкой дорогой этапников.
Только Костя стоял отрешенный и безучастный к происходящему, не чувствуя промозглой сырости и жидкой холодной грязи, хлюпающей в рваных башмаках…
– Ого, нашего полку прибыло!
Коренастый зек бросил гитару на нары и, широко раскинув руки, шагнул навстречу этапированным, которые шумной толпой ввалились в барак.
– Кого я вижу, век свободы не видать! Серега, кореш! Сколько лет, сколько зим…
– Валет?!
Чернявый шустрый парень с быстрыми блудливыми глазками осклабился и протянул руку.
– Держи пять! Вот это встреча. Ну, как тут у вас?
– Серый, клянусь мамой, на свободе лучше. Попки[19] – зверье. Шамовка – дрянь. В зоне одни мужики, деловых – кот наплакал. Ты-то за что присел?
– Все за то же… Ты мою фартовую статью знаешь.
– Взяли как?
– На локшевой работе[20]. До этого на шобле[21] разборняк получился, один хмырь понты погнал, так я его слегка поковырял. Вот он меня, сука, похоже, и вложил. Взяли со шпалером[22] в кисете[23].
– Ну и где он теперь?
– Пасит[24], козел. Вернусь – из-под земли достану.
– Лады. Братва, располагайтесь! – показал вновь прибывшим на свободные нары Валет. – А ты, Серега, давай поближе ко мне. Эй, мешок, канай отсюда!
Он ткнул своим пудовым кулачищем под бок соседу по нарам. Тот, ни слова ни говоря, быстро собрал свои вещи и уныло поплелся куда-то в угол барака.
– Шикарно живешь, Валет, – сказал, осмотревшись, Серега.
– А то… Знай наших. По случаю встречи с друзьями-товарищами у нас сегодня будет керосин[25]. Для тебя, Серый. Эй, Мотыль!
– Здесь я, Валет…
Лопоухий, круглоголовый зек, подобострастно ухмыляясь, подбежал к нарам, где развалился Валет.
– Чего изволите? – заерничал он, изображая официантку.
– Давай чефир. На всех. Сегодня я угощаю. А нам шнапс принеси. И закусон поприличней. Усек?
– Бу сделано! – козырнул Мотыль и завихлял задом в глубь барака.
Костя, растянувшись на нарах, невнимательно прислушивался к трепу заключенных. В мыслях он был далеко от этих мест…
– Ты что, глухой? Пей чефир, парень, Валет угощает.
Мотыль протягивал Косте старую эмалированную кружку с темно-коричневой жидкостью – круто заваренным чаем.
– Спасибо, я чефир не пью.
– Нельзя отказываться, не положено. Валет угощает. Пей! – В голосе Мотыля послышались угрожающие нотки. – Иначе…
– Повторяю, я не хочу. Может, как-нибудь в другой раз.
– Валет, слышишь, тут один зеленый от угощения отказывается.
– Что? Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что это за рыба… Ты кто такой? Статья, кликуха?
– Я тебе не обязан докладывать… – нехотя поднимаясь с нар, ответил Костя набычившемуся Валету.
– Борзишь, зелёнка? Мне!? Лады… Мотыль, Котя, растолкуйте ему, кто такой Валет.
Все дальнейшее произошло настолько молниеносно, что окружавшие Костю заключенные не успели глазом моргнуть, как Мотыль и двухметрового роста громила по кличке Котя рухнули, словно подкошенные, в проход между нарами. Озверевший Валет с диким воплем тоже ринулся на Костю, но страшной силы удар ногой в челюсть надолго лишил его возможности осмысливать происходящее…
Дни в зоне тянулись бесконечной, унылой чередой. Казалось, что не будет конца этому однообразию смен опостылевших дней и ночей. Только работа, иногда совершенно бессмысленная, никому не нужная, но обязательная, как-то скрашивала полуживотное существование в этом диком угрюмом крае, сплошь утыканном островами зон. Даже низкорослые хилые деревья, из последних сил цепляющиеся за тощую почву, казались приговоренными к пожизненному заключению, смирившимися со своей участью.
Так уж получилось, что Костя, несмотря на свой юный возраст, практически с первых дней пребывания в зоне стал пользоваться определенным авторитетом среди зеков.
Здесь уважали самостоятельность и силу, чем Костя не был обижен. Были еще стычки с «деловыми», но вскоре его оставили в покое, почувствовав на своей шкуре, чем может обернуться «разговор по душам» с
