моё имя…
Элизанда застонала и осторожно встала на ноги. Возмущённая и сбитая с толку Джулианна всё же заметила, как опустошена эта маленькая девушка. Она протянула ей руку, и Элизанда благодарно оперлась на неё.
— Он знал твоё имя, — осторожно начала она, — потому что он ждал тебя. А может, и меня, то есть нас обеих, но тебя — наверняка. Поэтому он и прилетел сюда.
— Глупости!
— Он сам сказал это! «Я ждал слишком долго», помнишь? Он ждал, и мы пришли. Он сказал нам обеим что-то важное, но сказанное тебе было ловушкой, которую ты не заметила.
— Какая ещё ловушка? — не поняла Джулианна.
— Джулианна, теперь ты задолжала джинну. Как ты не понимаешь? Ты задала ему вопрос, хотя он тебе этого не предлагал. Он сослужил тебе службу, за которую придётся платить. Джинны всегда требуют свои долги, причём сами выбирают способ отдачи…
Нет, она не понимала. Чего захочет от неё джинн, что она сможет сделать для призрачного создания — что ему вообще может понадобиться?
Джулианна покачала головой, призывая на помощь упрямство: «Не буду об этом думать, чтобы от моих страхов это не стало правдой».
Вместо этого она спросила:
— А ты правда была в Шараи?
— Да. Однажды. Меня послал туда дедушка, он сказал, что это пойдёт на пользу моему образованию…
— Похоже, это действительно так, — заметила Джулианна, стараясь говорить обычным тоном. — В смысле, действительно пошло на пользу. У нас никто не знает, как говорить с джинном.
Элизанда скривилась.
— Это я впервые. В Шараи рассказывают много всяких историй, ну, вроде уроков о том, как надо жить в этом мире. И о джиннах там много говорят. Но я всё равно не знаю… — её голос надломился, хотя опасность была уже позади, — я не знаю, как спасти тебя. Ни в одной из историй не говорится, как увернуться от долга джинну. Это ещё никому не удавалось…
Джулианна снова покачала головой.
— Завтра к вечеру мы будем в Роке. Там нас смогут защитить не меньше тысячи человек, а уж потом на защиту жены барона встанет весь Элесси. И к тому же я дочь своего отца. Его имя может сделать то, что не под силу дюжине людей.
А моё имя, сказал джинн, прославится ещё больше.
Но об этом она думать не собиралась.
— Он назвал тебя Лизан, — припомнила Джулианна. — Что это значит? Лизан из Мёртвых Вод — что это?
— Не знаю, что он имел в виду, — сказала Элизанда, однако Джулианна подумала, что она врёт, ну, по крайней мере привирает.
Идя обратно к паланкину, они миновали того самого покалеченного мальчика, лежащего у костра погонщиков. Хотя он был без сознания, его удерживали трое мужчин.
Заботившийся о мальчике солдат с хмурым лицом калил в маленьком жарком костерке нож.
Девушки не проронили ни слова. Они ждали, считали каждый шаг и вдох Блез проворчал что-то человеку с ножом, а потом попросил:
— Дамы, будьте любезны, поторопитесь немного…
Не успев дойти до поворота, они услышали, как мальчик наконец закричал.
3. НИ ДОЧЕРИ, НИ ДВЕРИ
Маррон и его отряд собрались вместе со всеми братьями Рока под звон полночного колокола.
Сигнальный колокол назывался «Фратер Суссурус» — «Брат Шептун». Этой ночью его шёпот отдавался в костях — так шепчет своё имя вонзающийся в плоть меч. В теле Маррона отозвались три удара: первый — когда он спал, а остальные два — уже после того, как проснулся и в бессильной попытке защититься сжался на койке. Ещё три удара прозвучало, когда он окончательно пробудился и сел на своём убогом ложе. Камень, кость, плоть, солома, пол — все дрожало, отзываясь на звон.
— Подъем! — приказал в темноте голос фра Пиета после шестого удара. — Вставайте, одевайтесь и идите.
Полночные молитвы давно стали второй натурой братьев, как и подъем на рассвете, тоже с молитвами. Маррон нащупал подле койки свою одежду, натянул её и встал. Он был готов — бос и послушен, как того требовал Устав. Но куда идти, за кем? В аббатстве на каждом повороте коридора висели светильники, дабы новички и не проснувшиеся до конца братья могли найти дорогу к молельне. Здесь же за открытой дверью была такая же чернота. Свет шёл только от окна, где мерцали звезды — гораздо более яркие, чем дома. Однако окно ненамного превосходило размерами амбразуру и выходило во внутренний двор, со всех сторон ограждённый стенами. В итоге света от него было немного, и попытавшийся разглядеть его Маррон совсем потерял возможность что-либо видеть — теперь он не мог различить ничего дальше сидевшего на соседней с ним койке Олдо.
Что ж, если придётся идти без света, надо определить путь в часовню на слух. Вокруг было тихо — ещё бы, кто осмелится прошептать хоть слово? — однако в шуме одежды одевавшихся братьев, в их дыхании, в их готовности повиноваться Маррону слышались неуверенность, непонимание. Олдо шаркал по холодному каменному полу, готовый к молитве, как и Маррон, но не знающий, как добраться до молельни.
Маррон пытался услышать ещё одно: звук шагов фра Пиета. Он узнал бы эту походку в самом мрачном сне — может быть, сейчас она там и звучит? Фра Пиет немного запинался при ходьбе, потому что у него на бедре был огромный шрам. И — да, донёсся этот прерывистый ритм, который почему-то слышался фоном к воспоминаниям о безумных воплях полуденной бойни. Тогда фра Пиет ни разу не слез с коня, однако Маррон почему-то вспоминал именно его шаг. Но как сумел влиться в этот неровный ритм плач ребёнка, как в него вошла бежавшая несколько мгновений кровь?..
В темноте человеку мерещатся ужасы, и реальные, и воображаемые. Про себя Маррон молил о свете, о самом крошечном лучике, на который можно было бы посмотреть. И свет медленно возник. Вначале тьма в дверном проёме посерела, стал виден сам проем и силуэт фра Пиета в нём; потом серый цвет превратился в пляшущий жёлтый огонёк, который принёс не только свет, но и звук, мягкую поступь множества ног.
Огонёк оказался факелом, который нёс один из братьев. Фра Пиет протянул к нему собственный незажженный факел. Слова были ни к чему. Шагавший брат даже не остановился, только опустил факел пониже на мгновение, достаточное, чтобы поделиться огнём.
За этим молчаливым монахом шло множество едва различимых теней в капюшонах. Примерно у каждого тридцатого был факел.
Наконец процессия миновала комнату. Фра Пиет выступил в коридор, подняв факел повыше. Он не сделал ни единого жеста, однако отряд, вспомнив увиденное, пошёл за ним, выстроившись в шеренгу. Братья натянули капюшоны и опустили головы, глядя в ноги впереди идущим.
Узкие извилистые коридоры пронизывали толщу замка. Маррону подумалось, что сейчас они с братьями больше всего напоминают личинок в сыре. Дважды они останавливались; заметив внезапную запинку Олдо, Маррон замирал на месте, радуясь, что не спит на ходу, и чувствуя огромное облегчение оттого, что перед ним идёт друг, а не фра Пиет. Отряд стоял и ждал — как показалось Маррону, в эти минуты их путь пересекали другие процессии; впрочем, он ничего не смог бы разглядеть впереди, даже если бы отважился поднять голову. Потом отряд снова начинал шагать, молча и покорно, словно рабы.
Наконец коридоры стали шире; рядом с ними шагал ещё один отряд. Так, колонной по двое — брат и незнакомец, — они и подошли к огромной двери, открывавшейся в главный зал Рока.
Внезапно факел фра Пиета вспыхнул ярче, словно дерзкий светлячок, решивший разогнать ночь. Вспышка мелькнула и затерялась в темноте. Факелы остальных братьев теперь казались очень тусклыми и далёкими.
Не отвага, но страх заставлял отряд шагать в вяжущую черноту — страх остаться позади, остаться в одиночестве.
