любовница его даже на его остроты двусмысленно улыбалась мне: мол, мы бы славно обошлись и без всяких острот! Но я строго держался и не давал ей переходить границу. Кстати, откуда что берется! Этот пьяница и бабник чутко понимал мои стихи, и я ценил это.
И вдруг он однажды вечером врывается в мой номер, бросает исполненный непередаваемого комизма молниеносный взгляд на мою постель, словно пытаясь поймать глазами женщину, пока она ловко не закатилась за кровать.
– Люду не видел?! – спрашивает он у меня тревожно и подозрительно.
Я представил себе, как эта несколько угловатая дудоня закатывается за кровать, и чуть не расхохотался.
– А куда она делась? – спросил я.
– Не знаю, – сказал он, – я заснул на диване. Просыпаюсь – ее нет. Думаю, может, в другой комнате. Окликаю – ее нет. Близких знакомых, кроме тебя, у нас здесь никого нет. Куда же она могла деться?
Как бы в состоянии задумчивой рассеянности он открыл дверь в туалет и заглянул туда.
– Может, гулять пошла? – предположил я.
– Пойдем поищем, – оживился он, – уже темно. К ней могут пристать хулиганы.
Он пошел к себе в номер и вернулся одетый. Я тоже оделся, и мы вышли наружу.
Холодный осенний ветер слегка пронизывал мое пальто. Мы целый час слонялись вокруг Дома творчества, но ее нигде не было.
– Мы слегка поцапались, – вдруг припомнил он, – может, она разозлилась и уехала в город.
– Так позвони, – сказал я.
– У нее нет телефона, – сокрушенно ответил он, – но как я буду спать один!
Фантастическая личность! По его словам, он с двадцати лет ни одной ночи не спал один! Если бы за этот стаж платили! То, что я был верен жене, для него оставалось необъяснимой астраханской дикостью. Но его слегка примиряло со мной то, что за время нашего знакомства я успел развестись и заново жениться.
Мы еще целый час, уже прихватив шоссе, искали ее, и он иногда подходил к редким прохожим и спрашивал, не встречалась ли им случайно высокая, стройная блондинка. Нет, высокую, стройную блондинку никто не видел.
– Да, она уехала в город, – все уверенней говорил он каждый раз. – Слава Богу, что хулиганы ее здесь не побили. Они терпеть не могут высоких, стройных блондинок. Их раздражает порода.
Однако мы продолжали ее искать. Я заметил, что чем дольше мы ее ищем, тем чаще он подходит к прохожим женщинам, чтобы узнать, не видел ли кто из них высокую, стройную блондинку. Я в таких случаях стоял несколько в сторонке.
Потом он вообще перестал у мужчин спрашивать, видимо решив, что, если уж мужчина встретил высокую, стройную блондинку, он ее непременно умыкнул бы. А раз мужчина ее не умыкнул, значит, он и не видел ее. Потом мне показалось странным, что он, спрашивая у женщин о высокой, стройной блондинке, все больше и больше тратит времени, чтобы получить эту нехитрую информацию.
И наконец вижу, что он с одной небольшого роста, но тоже блондинкой вовсе заговорился о своей высокой, стройной блондинке. И вдруг он достает из кармана бумажник, отсчитывает деньги при свете фонаря и дает их этой маленькой блондинке. Она прячет деньги в сумочку. Только я подивился необычайной ценности информации о высокой, стройной блондинке, полученной им от маленькой, полненькой блондинки, как он вдруг взял под руку информаторшу и подошел ко мне.
– Да, – говорит он, – Люда, конечно, на меня обиделась и уехала в город. Но мы проведем время с этой милой девушкой. Скорее домой! Надо выпить!
Замерзли! Я художник, я не могу спать без женщины!
Я с ума схожу, когда подобные люди называют себя художниками! Но чаще всего именно такие люди и называют себя художниками, хоть умри! И вот так странно завершились наши поиски высокой, стройной блондинки. Он, видите ли, художник!
У себя в номере он быстро и умело накрыл на стол, достал из холодильника бутылку водки, открыл ее, и мы уже весело ужинаем и пьем водку. Георгий Георгиевич в ударе, как всегда в присутствии новой женщины. Он беспрерывно шутит, а эта молоденькая пышечка беспрерывно хохочет. Да и я смеюсь, потому что он в самом деле необычайно весел, находчив и остроумен.
И вдруг раскрывается дверь второй комнаты – и оттуда выходит Люда в халате.
Боже! Немая сцена. Георгий Георгиевич застыл с приоткрытым ртом, откуда почти явно торчала, извиваясь, недовысказанная острота.
– Что это вы расшумелись? – говорит Люда, позевывая. – Я тут прикорнула.
– Я тебя звал, неужели ты не слышала? – приобрел наконец дар речи Георгий Георгиевич.
– Значит, плохо звал, – отвечала Люда, присаживаясь за стол и оглядывая незнакомую девушку.
И тут бог застолья нашелся!
– Пока ты спала, к нашему другу приехала его подружка, – сказал он, толкая меня под столом. – Мы решили отметить это событие. Она завтра уезжает!
Люда, зловеще сверкнув рубинами в сережках, иронически улыбнулась мне: мол, неужели ради этой пигалицы ты не отвечал на мои призывные улыбки.
А эта пышечка тоже посмотрела на меня. До нее, видимо, не сразу дошло случившееся. А теперь дошло! И она стала, посматривая на меня, дико хохотать. Георгий Георгиевич явно испугался, что она своим смехом возбудит в Люде какие-нибудь подозрения.
– Ну что вы, Танечка, так смеетесь, – с некоторым упреком обратился он к ней. – Ничего особенно
