— Наверно, предпочитаешь не говорить, как это случилось? — спросил он.
— Разве Энн ничего не говорила?
— Сказала, что занималась бегом и упала, но мне очень трудно поверить в такое. Особенно если учесть, что она должна была падать с широко расставленными ногами, как балерина, выполняющая поперечный шпагат. К тому же еще синяки и царапины на коже явно указывают, что она была вдобавок ко всему и голой.
Я пожал плечами и старался принять дипломатичное выражение лица.
Доктор Розен наблюдал за мной с минуту, дергая себя за козлиную бородку пальцами. Наконец он сказал:
— Джон, я вообще не утверждаю, что травмы Энн имеют связь с тобой. Но, помни, что я врач и как врач я должен задавать вопросы. Это надлежит моей профессии. Врач не только лечит признаки, но также старается познать причины на случай, если признаки появятся вновь. Он не занимается только механическим исправлением поломанных костей.
— Знаю это, доктор, — я кивнул головой. — Но прошу мне верить, что между нами не было ничего… как бы вы выразились? Ничего несоответственного.
Доктор Розен склеил Губы, явно не удовлетворенный моим ответом.
— Только послушайте меня, — продолжал я. — Я не избивал ее. Я почти ее не знаю.
— Она была с тобой в ту ночь, когда это случилось, и она какое-то время была голой.
— Так же бывает, доктор. Люди иногда раздеваются догола по ночам. Но прошу мне верить, что ее обнаженность не имела ничего общего со мной. И ее повреждения тоже. Я только привез ее сюда, чтобы вы ей занялись.
Доктор Розен встал и сделал пару кругов вокруг стола, глубоко засадив руки в карман брюк.
— Ну что ж, — сказал он. — Я не смогу доказать, что ты врешь.
— А вы так хотите это доказать?
— Я только хочу знать, что случилось. Джон, эта девушка ушиблась не во время занятий гимнастикой. Ты это знаешь, и я тоже знаю. Я не собираюсь совать нос в твои дела. Я не являюсь каким-то единоличным гражданским комитетом. Но я как врач должен знать, как дошло до того, что Энн была так грубо избита и оскорблена. Ее повреждения имеют аналог лишь в одном… честно говоря, в садомазохизме.
Я вытаращил на него глаза.
— Вы шутите? Садомазохизм? Вы на самом деле думаете, что Энн Патнем и я…
Доктор Розен побагровел и поднял руки.
— Джон, прошу тебя, не надо объясняться.
— Видимо, я должен, раз дело дошло до того, что вы считаете, что я привязал Энн Патнем к поручням кровати и выхлестал ее бичом.
— Крайне извиняюсь. Я вообще не имел в виду, что… — доктор Розен замолчал, не закончив фразы. — Извиняюсь. Я просто все еще не могу понять, как были нанесены эти травмы. Не сердись. Это было крайне бестактно с моей стороны.
— Было бы конечно еще более бестактно, если бы я ее действительно избил, — заметил я.
— Еще раз извиняюсь. Ты хочешь сейчас к ней зайти? Наверно, процедуры уже кончились.
Доктор Розен вывел меня из кабинета и пошел впереди по коридору. Резиновые подошвы его ботинок поскрипывали на навешенном паркете пола. Он все еще был озабочен. Я видел это по цвету его ушей. Но как я мог убедить его в том, что Энн и я, что мы не резвились в комнате для пыток? Доктор Розен никогда же не поверит, что дух Джейн подвесил Энн в воздухе вверх ногами и издевался над ней с помощью психокинеза.
Энн сидела на белом бамбуковом кресле в углу комнаты и усердно просматривала «Пирамиду за 20000 долларов». Она выглядела бледно и нездорово, ее рука висела на перевязи, глаза были подбиты. Она плотно завернулась в халат, как будто ей было холодно.
— Энн, пришли гости, — заявил доктор Розен.
— Привет, — сказал я. — Как себя чувствуешь?
— Спасибо, лучше, — ответила она и выключила телевизор. — Ночью были кошмары, но мне на ночь кое-что дали.
Доктор Розен оставил нас двоих. Я присел на край постели.
— Я на самом деле из-за тебя чувствую себя виноватым, — сказал я. — Я не должен был приглашать тебя к себе домой.
— Это была моя ошибка, — ответила Энн. — Мне не нужно вмешиваться. Я должна была знать, что Миктантекутли слишком силен для меня.
— Самое важное, что сейчас ты в безопасности.
Энн подняла на меня взгляд. Ее левый глаз сильно кровоточил.
— Но какой ценой? Это самое худшее.
— Никакой цены нет. Я уже раньше раздумывал над такой возможностью.
— Ты на самом деле раздумывал об освобождении Миктантекутли?
— Конечно. Он обещал, что вернет мне жену и сына. Что бы ты сделала на моем месте?
Энн отвернулась. За окном, в свете солнца, с лужайки взлетела птица и устремилась в небо.
— Наверняка бы сделала то же самое, — наконец призналась Энн. — Но теперь у меня все же есть чувство, что ты принял такое решение только из-за меня. Кажется, что мою жизнь продали за жизнь всех этих людей.
— Каких людей?
— Тех, которые умрут, когда Миктантекутли выйдет на свободу.
— Но почему же люди должны умирать из-за освобождения демона, которому больше трехсот лет?
— Миктантекутли намного более стар, — поправила меня Энн. — Он был уже очень стар, когда Дэвид Дарк привез его в Салем. В культуре Ацтеков он известен с незапамятных времен. И он всегда требовал жертв. Он требовал людских сердец, чтобы насытить свой желудок, людских жизней, чтобы насытить свой дух, людской любви, чтобы обогреться. Он паразит, не имеющий никакой цели, кроме продления собственного существования. Ацтеки использовали его для запугивания тех своих соплеменников, которые отказывались платить дань Миктантекутли, богу Солнца. Дэвид же Дарк пытался с его помощью заставить заставить жителей Салема, чтобы они чаще ходили в церковь, и в этом заключалась единственная функция этого демона. Я гарантирую тебе, Джон, что как только Миктантекутли очутится на свободе, то он тут же будет искать следующие жертвы.
— Энн, — мягко запротестовал я. — Сейчас же иные времена. Люди уже не верят в демона. Да и как может Миктантекутли влиять на людей, которые в него не верят?
— Это не имеет значения. Ты же сам не верил, что Джейн может восстать из гроба, пока ты сам не увидел ее, но ведь это не ослабило ее мощи, не так ли?
Я немного помолчал. Потом я посмотрел на Энн и пожал плечами.
— Во всяком случае, уже поздно. Я дал обещание Миктантекутли. Я должен сдержать свое слово. Посмотрим, что из этого произойдет. Я все еще не верю, что нам грозит такая большая опасность.
— Она будет еще больше, чем ты можешь себе вообразить. Как ты думаешь, почему я просила тебя, чтобы ты позволил мне умереть? Моя жизнь — это мелочь в сравнении с тем, что может сделать Миктантекутли.
— Но ведь я же обещал, — напомнил я ей.
— Да, ты обещал. Но что стоит обещание, данное демону? Если бы ты подписал договор с Гитлером или Сталиным и затем нарушил договор, то кто бы мог упрекнуть тебя? Мог бы кто-нибудь сказать, что ты нелоялен и что ты не заслуживаешь доверия?
— И Гитлер и Сталин наверняка бы так поступили. И то же самое скажет Миктантекутли если я нарушу слово и не выпущу его на свободу.
— Джон, я хочу, чтобы ты нарушил слово. Я хочу, чтобы ты открыто сказал Миктантекутли, что ты его не освободишь.
— Энн, я не могу. Он убьет тебя.
— Моя жизнь не имеет значения. Кроме того, ты не должен об этом беспокоиться, если сомневаешься в мощи Миктантекутли.
