– Долго ли я еще проживу, гадальщик?
– Звезды говорят, что Тиберий…
– Сколько? Сколько? – настаивает старец.
Фрасилл колеблется. Не скажет же он, что императору осталось жить считанные дни.
– В звездах написано, что Тиберий будет господином Рима еще лет десять!
– Как я умру? Это будет кинжал или яд?
– Ни кинжал, ни яд.
– Ты клянешься?
– Клянусь Аполлоном!
– А как долго проживешь ты? – вырвалось неожиданно у Тиберия.
Фрасилл молчит. Рука мнет пурпурную кайму подаренной императором тоги.
– По звездам так же долго, как и ты, цезарь. Но по твоей воле…
– Договаривай!
– Несколько мгновений…
Тиберий схватился за горло. Ему стало трудно дышать. Дыхание было хриплым и прерывистым. 'Судьбу, которую предназначили звезды, я не поборю – подумал Тиберий. – Я буду жить так же долго, как и он. Я не могу его убить. Я убью себя'. Он смотрел на Фрасилла с изумлением. 'Этот человек предсказывал его матери Ливии. И говорят, ни разу не ошибся. Он наверняка знает, что у Ливии на совести не одна жизнь. Не одного убрала она, чтобы освободить дорогу к трону ему, Тиберию. Агриппа, Луций, Марцелл. Гай, Германик, Друзилл. Какой страшный перечень! На лбу у императора выступил холодный пот. Человек, которого он никогда не боялся, теперь нагонял на него неведомый страх. Но не обманет ли он меня? Ведь все, что я знаю, я знаю от него. Если он хотел написать, то давно написал и спрятал. Веревкой палача я Фрасилла не одолею, так же как не подавлю стремящийся к власти сенат.
Оба старика наблюдают друг за другом. Глаза застывшие, стеклянные, неподвижные. Два старых друга-врага. Оба играют самую большую игру: на жизнь.
Император медленно поднимается, встает, тяжело опираясь о палку, не обращая внимания на то, что грек это видит.
Фрасилл не склоняет головы, не прячет глаз, в которых трепещет светлая пыль Млечного Пути. Его взгляд становится внезапно бодрым и веселым.
Тиберий сообразил: этот толкователь воли звезд снова понял, о чем я думаю! Почувствовал, что я не стану его убивать! Понимает ли он, почему я такой, какой есть? Ах, нет, это не та простая душа, в нем нет той капли человеческого сочувствия, в которой я нуждаюсь. Это слуга и ничего больше.
Как мой советник. Как Харикл. Но он действительно преданный слуга'.
Император раскрыл объятия. Грек почтительно обнял его и не колеблясь прижался щекой к лицу, обезображенному лишаем. Император впал в меланхолический экстаз:
– Я никогда тебя не обижу, друг. Ты вена. питающая мое сердце, ты кровь моих жил. Ты преданный. Тебе одному я верю…
Фрасилл обнял колени императора. Тиберий приказал ему встать.
– Мне хотелось бы еще пожить, Фрасилл. Продли мою жизнь. На три года!
Всего на три года! Как, скажи, как ее можно продлить?! За каждого, кого пошлю на смерть, получу ли я день жизни? Скажи! Должен ли я, согласно старым преданиям, освежаться человеческой кровью. Посоветуй! Должен ли я ее пить, чтобы жить?
Грек усадил трясущегося императора в .кресло и отрицательно покачал головой. Тиберий закричал в гневе:
– Ах, я же знаю, ты трус, ты смешной филантроп, ты как Нерва! Тебе тоже не нравится, когда течет людская кровь. Тебе и голубиной крови жаль, невинная ты душа. Но разве в этом Вавилоне лжецов можно поступать иначе?
Разве может кто-нибудь выхаживать голубей на крыше, когда на ней приготовлена западня?
Черное, зловещее море монотонно шумело внизу.
Император расчувствовался:
– Ты знаешь, почему я такой жестокий, не так ли?
– Тебя сделали жестоким, – ответил Фрасилл. – Я знаю твою жизнь.
Жизнь полную страданий и горестей. Я знаю это…
– Не только ты. Я недавно слышал, что обо мне каждый знает все…
– Это не так, мой император. Они знают только то плохое…
– Что это 'то плохое'? – повысил голос Тиберий.
Астролог сказал настойчиво:
– Не убивай легкомысленно, мой император! В каждом человеке есть что-нибудь прекрасное, в нем есть хотя бы искра от олимпийских богов, и ее жаль.
Тиберий слышит тихий, проникновенный голос звездочета, и старый, скептик спрашивает:
