Тревожная мысль кольнула Луция: неужели тоже погиб?
С Палатина прискакал другой глашатай:
– Да здравствует император Гай Цезарь!
– Жив! Что с ним? Говори скорее! – Он приближается к Риму, благородный господин!
Луций просиял: Гай избежал кинжала заговорщиков! Жрец Великой Матери не ошибся! Вот он. мой час!
Солдатская закалка заставляла действовать. Луций велел трубить тревогу, отдал приказания, и вскоре все шесть когорт были на улицах города, чтобы в случае необходимости подавить любые попытки воскресить республику, чтобы обеспечить власть Калигуле.
Легионеры орали до хрипоты:
– Да здравствует император Гай Цезарь!
Орущие солдаты наводнили форум, где как осиный рой гудела толпа. Чернь присоединилась к ним, к ним присоединились все, весь Рим гремел:
'Да здравствует император Гай Цезарь!'
Сенатор Ульпий увидел из лектики Луция во главе когорт, прославляющих нового императора. Он слышал крики толпы. Презрением кривились его губы, когда на пути к Сервию Куриону носилки двигались через форум. Вот он, народ римский, во имя которого мы боролись за республику! Продажный сброд!
– Все кончено, Сервий, – сказал старик Куриону.
Сервий сидел, бессильно опустив руки и свесив голову.
– Мы проиграли, Ульпий. Все проиграли. Калигула захватит власть и первым делом истребит всех республиканцев в сенате. До основания. Навеки.
Никто после нас не отважится больше выступить против тирана на троне…
Ульпий безжалостно отсек:
– Последнюю искру надежды погасил со своими солдатами твой сын…
– Я уже знаю, – с усилием сказал Сервий и опустил голову еще ниже.
– Что ты намерен делать, Сервий?
– Отойду к предкам. Я ведь из рода Катона, Ульпий. Ты же знаешь.
Ульпий кивнул. Помолчал немного, потом произнес:
– Я останусь. Гораздо мучительнее будет жить, чем умереть. Но по крайней мере один сенатор- республиканец останется в Риме. Я затворюсь в доме, не буду выходить, не буду говорить ни с кем, пока не погибну от болезней или по повелению тирана…
Они обнялись, оба были тверды и спокойны. Но в глазах Сервия вдруг что-то дрогнуло. Он тихо сказал:
– У меня к тебе последняя просьба, Ульпий. Прости моему сыну, если сможешь…
Было обычаем в Риме добрым словом утешить идущего на смерть, даже если это слово была ложь. Но Ульпий уклонился. Ледяными, неумолимыми были его серые глаза.
Сервий опустил голову и не решился ничего больше сказать.
Он проводил Ульпия до порога дворца, поклонился ларам и изображениям предков в атрии. Подумал о прощании с женой, но потом только покачал головой. Он закрылся в таблине. Хотел написать сыну и не смог. Лепиде написал несколько слов. Потом снял со стены меч, память о походе против варваров на Дунае.
Вскоре из-под занавеса, отделяющего таблин, вытекла струйка крови.
Восторг, с которым Рим приветствовал нового цезаря, граничил с экстатической одержимостью. Боги Олимпа, очевидно, просто оглохли от просьб, которыми их донимали земные жители, призывая на голову Калигулы благорасположение небожителей. С тех пор как стоит мир, Олимп не слышал столь исступленных славословий.
Да в конце концов это было и понятно. Рим вздохнул свободно, избавившись от тени, которую отбрасывал умерший император-мизантроп.
Молодой император любит жизнь и веселье. После стольких лет опять все всколыхнется, Калигула возродит золотой век Сатурна уже только потому, что он сын Германика.
Если когда-то необычайным уважением пользовались имена Гая Юлия Цезаря и Октивиана Августа, то теперь, во времена Тиберия, более всех уважали имя Германика. Очевидно, потому, что римляне никогда не жили под его правлением. Очевидно, потому, что легенда о полководце, боготворимом солдатами, сделала из Германика героя, если не бога. Очевидно, потому, что старая легенда обещала народу то, чего не было: веселье, благополучие, счастье. И еще, конечно, потому, что любовь римлян к Германику усугублялась историей его смерти, которую одни приписывали матери Тиберия Ливии, а другие – самому Тиберию.
И вот перед ними предстал в ореоле отцовской славы молодой император, надежда римского народа.
Римская знать, сенаторы, всадники, владельцы мастерских, торговцы, ростовщики – все ликовали одинаково шумно.
Народ и правящие сословия Рима первые дни правления Калигулы переживали с огромным напряжением и ожиданием. Ликующая толпа окружала императорский дворец, льстивые сенаторы стояли перед входом с поздравлениями и уверениями в преданности на устах.
Но ворота дворца были закрыты.
