– А ско… сколько ты получишь за это дело, сынок?
– Много, отец. Я думаю, золотых десять за одно представление.
– Так много? Значит, ты сможешь купить мне новую лодку и сеть, парень!
– Куплю, отец! Да еще какие!
– А то моя-то лодка течет, никакой смолы не хватит ее просмолить.
У Бальба смеялись даже морщинки около глаз:
– Наша-то римская лодка тоже совсем прохудилась. Уж и не знаю. чем ее можно законопатить. Смолы- то в ней хоть отбавляй…
– Слишком груз велик у этой лодки. Кое-что надо вытряхнуть и отправить на дно, – весело вставил Фабий.
– Кое-кого, я б сказал! – рявкнул Скавр.
В первый и последний раз в жизни старому рыбаку достались аплодисменты, которые обычно получал его сын.
Глава 54
Император развлекался. Луция он оставил в Риме вместо себя. беременную Цезонию поручил толпе рабынь в своем дворце на Палатине и все лето разъезжал на своей великолепной яхте вдоль италийских берегов. То в одной, то в другой гавани он со свитой выходил на берег, приказывал выгрузить Инцитата, для которого на палубе корабля была сооружена прекрасная конюшня, и верхом на нем проезжал по городу, высылая вперед гонцов, которые разбрасывали народу деньги.
Аплодисменты, ликование, крики восторга. В благодарность за восторг он устраивал для народа гладиаторские игры или состязания, а в Рим отправлял послов к Авиоле за следующей партией золотых. У Авиолы появление каждого посла вызывало замешательство и злобу. Он посылает ко мне, как в государственную казну. Какая гарантия, что я получу свои деньги обратно, если он старается избежать войны?
Возможно. Авиола был уверен, что ему удастся с помощью единомышленников организовать поход на Рейн, а может, он просто боялся за свою голову, но деньги каждый раз посылал.
Калигула покорил жителей Путеол, Байи, Неаполя, Кум, Капуи. Они видели блестящего оратора, великолепного возницу в зеленой тунике. Молодой император – молодая жизнь Рима. Всюду, где его видели впервые, восхищались им, пожирали глазами. Как только могут эти ничтожества распространять о нем такие слухи! Злорадство, жестокость, насилие? О боги, ведь мы видим его собственными глазами! Мы собственными руками ловим денарии его щедрости. Ave Caius Caesar!
Он жил, разбрасывая миллионы, но в начале сентября решил возвращаться в Рим.
Последнюю остановку он сделал в Остии. Там у него был великолепный летний дворец, конфискованный у ростовщика Нивеи, который был казнен за оскорбление величества. После долгого плавания императору понравилось кутить в остийской вилле на берегу моря. Ему понравилось посылать издалека – как это когда- то делал Тиберий – в Рим свои приказы и приговоры.
Вечный город трепетал от страха.
Театр Помпея в Риме, необыкновенно красивое здание, вытесанное из желтого нубийского мрамора, верхние ряды его были забиты до отказа. Но места сенаторов пока пустовали, едва можно было насчитать сто тог.
Народ наверху шумел, перемалывал сплетни, как мельница зерно:
– Возит с собою на корабле Инцитата, вся сбруя у него золотая.
– Пусть прикажет позолотить и овес, который тот жрет, нам все равно…
– Нам это не все равно, болтун. Ради этого золоченого овса нам свалился на голову новый налог…
– Брюхатую Цезонию оставил здесь…
– А почему бы и нет? В любом порту ему наверняка раздобудут что-нибудь свеженькое…
– Теперь, говорят, он в Остии…
– О гром и молния! Так близко? Пусть сохранят нас боги!
– Вы знаете, что у суконщика Данусия сбежала жена?
– Ну? С кем?
– С каким-то коновалом. Говорят, сириец. И денежки Данусия прихватила с собой…
– Ха-ха-ха, повезло же скупердяю…
– Эй, сосед, я забыл дома сало. Дай, братец, кусочек на хлеб!
– Вы видели его, проходимца. Забыл, говорит. Это нам знакомо. На, только не клянчи.
– Боже мой! Девчонка Фабия! Квирина! Что ты здесь делаешь? Ты должна быть там, внизу! Танцевать!
– В трагедии, ну и умен же ты? Пусть хоть раз посмотрит на того, своего. На, выпей, глазастая!
Квирина улыбнулась и выпила. Она сидела между Бальбом и Скавром с самого края, недалеко от актерской уборной.
– Мало что-то господ, – заметил Бальб. – Для них еще жарковато.
Наверно, прохлаждаются в море.
