– Ха-ха-ха, ищи ветра в поле!
Блестящий панцирь отдает приказы, над которыми потешается вся толпа.
Преторианцы впереди себя гонят кучку людей, но за их спинами тотчас образовывается живая стена. Лучше отступить, лучше затеряться, трибун ищет защиты у преторианцев, плотными рядами стоящими возле тюрьмы. Он отдал приказ барабанщикам заглушить шум толпы. Но барабанный бой только раздразнил толпу: 'Отпустите Фабия Скавра!' Крик растет. Преторианцы с беспокойством посматривают на народ.
Скавр пробирался сквозь толпу к лестнице храма Согласия. Квирина заметила его и бросилась навстречу. Он взял ее за руку и потянул к ступеням. Тяжело опустился возле Бальба.
Она не спускала глаз с его губ:
– Ради богов, рассказывай! Что он говорил? Быстрее!
Старик прикрыл глаза. Ему хотелось представить своего сына, продлить минуты, проведенные у него. Заикаясь, он начал рассказ.
Квирина ловила его слова, разглядывала лицо, пытаясь проникнуть взглядом под его прикрытые веки.
– Говори! Говори! – повторяла она, дрожа.
– Он спрашивал о тебе, Квирина. Передает тебе привет. Тебе тоже, Бальб.
Всхлипывания девушки разрывали сердце.
– Не плачь! Он такой смелый…
Стукнул меня по спине. Фарс, говорит, наша жизнь…
Она отчетливо слышала голос Фабия. Ее снова начали душить слезы.
В ушах Скавра вновь зазвучал смех сына, вымученный, судорожный. Этот смех терзал. Он пытался отыскать внутри себя что-то, что помогло бы перенести эту муку. помогло бы подавить эту скорбь.
– А знаете, что еще? – понизил он голос. – Этот центурион Камилл, что приезжал за ним в тот раз в Остию, который пропустил меня к нему сегодня, принес ему вина! Вы представляете! Здоровенную бутыль, во какую, полную вина!
– Ты смотри, – сказал Бальб. – Ему и вино там дают.
Квирина вспомнила глиняную бутыль от вина, которую забыла в Остии на песке. Она слышала вокруг себя шум. Толпа перемещалась, как песчаные дюны.
Шумела. Море шумело тысячами голосов, песок был нежный и теплый, небо и море усыпаны желтыми точками звезд, она была счастлива в тот вечер как никогда… Жаркий вечер. Сегодня душно, невозможно дышать, давит грудь.
Солнце уже садится.
Квирина подняла заплаканные глаза на Скавра:
– Что он еще говорил?
Старик посмотрел на заходящее солнце, закрыл глаза и, сжимая зубы, проговорил:
– Чтобы новую лодку я выкрасил в синий цвет. – Потом привлек Квирину к себе и нежно, как только умел, поцеловал в губы. Он хотел ей сказать, что этот поцелуй посылает ей Фабий на прощание, но у него не повернулся язык. Она поняла. Побледнела, склонила голову к коленям и маленькими ладонями прикрыла глаза.
– Сколько раз бывало, что осужденному удавалось в последнюю минуту выкарабкаться, – сказал Бальб.
Она подняла на него покрасневшие глаза. Их чернота была матовой, всегда сияющие в них огоньки погасли. И вдруг они снова засветились. Квирина с отчаянием ухватилась за лучик надежды.
– Это так. Однажды уже у плахи приговоренному заменили казнь изгнанием. Я сам своими глазами видел. Человек никогда не знает, что может случиться.
Квирина едва дышала.
– Все возможно, – сказал сдавленно Бальб. – Ты что, не знаешь, как Калигула в этих делах скор на руку? Вечером что-нибудь случится, а ночью рабы уже волокут трупы из тюрьмы к Тибру. Ну скажи, разве это не правда? А тут уже целых три дня!
– Да, это так, – вздохнула Квирина.
Бальб кашлянул, ему было не по себе от того, что он говорил, его трясло от тяжести его спасительной лжи, но он продолжал:
– Значит, он колеблется. Это уже само по себе хорошее предзнаменование.
Сердце девушки разрывалось между безграничным горем и крупицами надежды: уже однажды его водили в кандалах к императору, и тот его отпустил. Фабий родился под счастливой звездой, ему всегда все удавалось.
Может быть, и сегодня, может быть, и сегодня!
Центурион Камилл выбежал из ворот Мамертинской тюрьмы. Прорвался через кордон преторианцев, закрутился в толчее, искал кого-то, расспрашивал.
Скавр? Отец Фабия? Да, да, он там, возле храма Согласия.
Скавр был там с Квириной и Бальбом, родных Фабия оставили наедине со своим горем, ведь им предстояло через минуту увидеть его голову в луже крови.
