Центурион, заметив старого рыбака, остановился в нерешительности. О, боги, иногда сделать шаг по земле тяжелее, чем перешагнуть через груду трупов на поле боя. Он шел медленно, с трудом передвигая ноги и остановился перед Скавром. Тот глянул на него, ничего не понимая. Камилл смотрел вниз, не решаясь поднять глаза.
– Можешь не ждать, старик…
Скавр удивленно посмотрел на него.
– Что? Что ты говоришь? Его отпустили?
У центуриона слова застряли в горле. Он отвел глаза. Как ему сказать, что Фабий не избежал своей судьбы? Что бутыль с вином, которую он ему принес, разбита, и на одном осколке засыхает его кровь. Он посмотрел в лицо Скавра:
– Его не отпустили. Он сам убил себя.
Квирина услышала это. Она не шевельнулась, ничего не сказала, словно оцепенела. Скавр медленно, неуверенно поднялся и с трудом выдавил из себя:
– Ты! Ты не мог бы потом отдать его мне?
Камилл дернулся:
– Не проси о невозможном. Я сам не знаю, что прикажут сделать с трупом.
Скавр минуту стоял, безвольно опустив руки, потом взял Квирину за локоть.
– Пойдем. Пойдем.
Бальб следовал за ними. Они шли через Велабр. Все лавки были закрыты.
Только бездомные псы бегали здесь в поисках корма. Они миновали мост Эмилия. Обмелевший Тибр тянулся на юг желтой полосой, цветом напоминая латунь, с заболоченных мест несло гнилью. Потом они шли вдоль императорских винных складов.
Бездумно, с широко открытыми глазами, ничего не видя перед собой, шла Квирина. Она не плакала, ни о чем не думала и ничего не чувствовала.
Наконец они подошли к дому Бальба. Цветы, когда-то любовно посаженные Квириной вдоль забора, увядали. Она высвободила руку из ладони Скавра и вошла в дом.
Мужчины остались во дворе. Старый рыбак смотрел на небо, на западе оно постепенно затягивалось багрянцем, но к востоку синева уже блекла, переходила в серость.
– Ты приготовила бы нам ужин, – крикнул Бальб в открытую дверь Квирине.
Дом молчал.
Бальб оттащил Скавра от открытой двери, усадил на скамью под старой оливой, единственным деревом в его дворе.
– Что теперь с этой девочкой будет? Он был для нее всем. Она жила им. его театром, – зашептал Бальб. – Остальные на год в изгнание. А что с ней будет? Ну скажи?
Скавр озирался по сторонам, словно что-то искал, и не отвечал. Он думал о сыне. Он даже не сможет похоронить его. Ночью тело сбросят в Тибр.
Сегодня полнолуние. Ночь будет светлой.
А что, если подождать в лодке где-нибудь в нижнем течении реки, может, удастся выловить. Вода сейчас спала.
– Пойду посмотрю, – сказал Бальб, вставая, и взял клетку с собой.
Квирина, забившись в уголок, сидела на стуле, опершись локтями о колени, спрятав лицо в ладонях.
– Я поставлю у тебя дрозда, хочешь? – спросил Бальб тихо.
Она не открыла глаз, не шевельнулась, не ответила.
Он постоял немного, переминаясь с ноги на ногу:
– Ты не дашь нам что-нибудь поесть?
Она молчала. Бальб вышел, повесил клетку опять на дерево, направился к колодцу за водой и начал поливать цветы. Квирина поднялась, сходила в подвал за молоком. Бальб следил за ней печальными глазами. Она шла медленно, движения ее были скованны.
– У нас ничего нет дома, только хлеб и молоко, – сказала она, – Ничего, ничего, – быстро возразил Бальб. – На ужин хватит.
Она разлила молоко в три чашки, нарезала хлеб и вынесла во двор.
Ужинали они под оливой.
– Мне ты дала много молока, а себе почти ничего, – сердился Бальб и хотел было ей отлить, но она отставила свою чашку, и Бальб выплеснул молоко на землю.
– Вот видишь, видишь, молока и так мало, а я его пролил, оно досталось земле, заворчал он.
Он достанется земле, да нет же, не достанется, решила Квирина, а старик думал о реке, отдаст ли она ему тело сына.
Известие о смерти Фабия разошлось мгновенно. С форума в Затиберье возвращался рабочий люд. Но по домам не расходились. Многие направились к дому Бальба, не зная, что застанут там старика Скавра. Поборов нерешительность, они осторожно и медленно подходили к нему и крепким объятием выражали
