Представлять будет труппа Фабия Скавра.
Потом труппа Элия Барба разыграет фарс
ОДУРАЧЕННАЯ МЯСНИЧИХА.
Оба представления из современной римской жизни.
ЛОПНЕШЬ СО СМЕХУ!
Будет потеха. Фабий Скавр – продувной парень. Выпивоха. Весельчак. С ним живот надорвешь. А как он умеет за нос водить императорских наушников!
Ха-ха. По этому поводу надо выпить. Интересно, что он сегодня придумает, насмешник наш? Наш насмешник – в этих словах слышалась любовь. Булькает, льется в глотку разбавленное вино. Пусть у тебя все идет как по маслу сегодня, Фабий!
За занавесом во взмокшей тунике метался Фабий, вокруг него актеры и помощники:
– Печь поставьте назад. Бочку в правый угол. Подальше. Так. Где мешалки? Четвертая где? Грязь в бочку наложили? Только не очень много, а то эдил утонет! Буханки суньте в печку…
Потом он побежал в уборную проверять костюмы актеров. Для себя у него было еще достаточно времени. Возвращаясь обратно, он встретил выходящего из женской уборной ученика пекаря. На рыжем парике сдвинутый набок белый колпак. Лицо обсыпано мукой, глаза сияют.
– Ну как я?
Он поцеловал засыпанные мукой губы.
– Ты не пекарь, а прелесть, Квирина.
Они влюбленно поглядели друг на друга.
– Фабий! – послышалось со сцены.
– Фабий, где ты?
– Иду!
Она схватила его за руку:
– Фабий, я боюсь…
– Чего, детка?
– Так. Не знаю. Вдруг испугалась… как будто что-то должно случиться… за тебя боюсь…
– Глупенькая моя. Не бойся ничего. – И уже на бегу рассмеялся:
– И пеки хорошенько!
Гладиаторские бои во времена Тиберия были преданы забвению. Старец с Капри не желал этой крови. И теперь любые представления стали редкостью.
Вот почему такая толчея. Заполнены и места сенаторов, претор уселся в ложе напротив ложи весталок[43]. Ликтор поднял пучок прутьев и провозгласил:
'Внимание! Божественная Друзилла!' Приветствуемая рукоплесканиями, бледная, красивая девушка, сестра и любовница Калигулы, уселась между Эннией и Валерией в ложе весталок.
Претор подал знак платком. Зрители утихли. Кларнетисты, непременная принадлежность подобных представлений, затянули протяжную мелодию. Занавес раздвинулся. На сцене была ночь. Пекарня. Мерцали светильники. Пять белых фигур потянулось к середине сцены.
'Открываю заседание коллегии римских пекарей и приветствую великого пекаря и главу коллегии', – прозвучал густой голос актера Лукрина. Имена приветствуемых потонули в рукоплесканиях, но тем не менее зрители успели заметить, что имена эти что-то слишком длинны для пекарей, слишком благородны. И туники что-то длинноваты.
Нововведения Фабия на этом не кончились: он не признавал старого правила, что только кларнеты сопровождают театральное представление. Ведь есть и другие инструменты. Запищали флейты, зарокотали гитары.
Загудели голоса великих пекарей:
– Какие новости, друзья-товарищи?
– Какие ж новости? Все при старом…
Зрители разразились хохотом и аплодисментами. Римский народ был благодарен за самый пустяковый намек. Ха-ха. Все при старом Тибе – подавись! Думай там что хочешь, а глотай!
– Я строю новую пекарню. У меня будет больше сотни подмастерьев и учеников, – распинался великий пекарь Лукрин.
– Ну и ну. Это будет стоить денег…
– Ну а как доходы, друзья мои?
– Еле-еле. Худовато. Надрываешься с утра до вечера, орешь на этих бездельников-учеников. А прибыль? Дерьма кусок…
– Я строю пекарню…
– Да это уж мы слыхали. А с каких доходов? Где денег-то набрал?
Богатый пекарь понизил голос. Все головы наклонились к нему.
