И он искренне предложил:
– Но что же мы тут стоим? Садись ко мне в носилки, продолжим беседу в моей вилле! Пора подумать об ужине…
Сократ не шевельнулся, и Анофелес потянул его за гиматий:
– Пойдем же, дорогой! Мой стол достаточно богат, чтоб усладить твой вкус!
Сократ легонько высвободил руку, улыбнулся:
– Спасибо, Анофелес. Но сегодня я уже приглашен к ужину.
Анофелес мгновенно нашел другой путь:
– Я могу поддержать тебя миной-другой. Ты примешь от меня дар, но это будет твоим подарком мне!
Сократ засмеялся коротко и весело:
– Тебе, благородный Анофелес, ничего не нужно от Сократа!
Нередко нас всю жизнь сопровождает что-то от юных лет – какой-нибудь жест, слово, мотив, привычка. Мирто осталась верна обычаю, усвоенному с детства, еще в доме деда: к ужину надевать праздничное платье.
В длинном белом пеплосе, в мягких сандалиях она неслышно ходила вокруг стола, обнося гостей жареной рыбой и вином.
Ксантиппа наделяла ужинающих ячменными лепешками к рыбе. Свет скользил по ее черным волосам, углубляя морщинки на лице. Рядом с ней слева сидел Лампрокл, справа Анит-младший. Возле Сократа поместились Аполлодор и Платон, напротив – Критон с Симоном.
Вокруг стола бегала ручная овца, выпрашивая подачку.
Дворик Сократа полнился веселым смехом. Не смеялся лишь один гость, притворяясь, будто смеется, – Анит. Он знает нечто, чего никто здесь еще не знает. Сегодня он пришел к Сократу только затем, чтоб насладиться своей победой над человеком, сурово осудившим его нравы. Анит сидит как на иголках; одним ухом слушает рассказ Сократа о встрече с Анофелесом, когда-то попрошайкой, а ныне пригласившим его на ужин, другим ухом ловит звуки на улице: когда же раздастся топот копыт?
– Судя по тому, что ты говоришь, – обратилась Мирто к Сократу, – этот внезапно разбогатевший Анофелес доносил на очень многих.
– Доносчик и клеветник недостоин называться человеком, – заметил Сократ.
Анит с трудом владел собой.
Симон сказал:
– Эту мысль ты впервые высказал шесть Олимпиад тому назад.
– Откуда такая точность? – спросил Аполлодор.
Был удивлен и Сократ:
– А я и сам не помню, когда говорил так…
Симон перелез к себе через щель в ограде и вскоре вернулся с целой охапкой свитков папируса. Перебирая их, бормотал:
– Погодите, сейчас найду…
– Клянусь всеми псами, какой огромный труд! – вскричал Сократ, разглядывая свитки; стал читать заглавия: – «О добре», «О красоте», «О поэзии», «О богах», «О любви», «О философии», «О добром расположении духа», «О музыке», «О чести»…
– А, вот! – воскликнул Симон. – Здесь! Видишь? «Доносчик и клеветник недостоин зваться человеком…»
– С каких же пор ты все это записываешь? – спросил изумленный Аполлодор.
– Мне еще мальчиком было любопытно, что говорит Сократ. Когда сидишь на табурете и шьешь сандалии – есть время поразмыслить о том, что слышал. В ту пору Сократ учился и у старых софистов, но то, что он говорил, не говорил ни один из них. Ну, захватило это меня, я и начал записывать. Впрочем, Критон, Симмий и Кебет тоже записывают, что слышат от него.
– Я тоже, – вставил Платон. – Пишу каждый вечер. И Ксенофонт многое записал. Да и другие.
Аполлодор спросил:
– Почему ты, дорогой учитель, подходишь к человеку иначе, не так, как прочие?
Сократ улыбнулся юноше:
– Я простой человек. Обыкновенный и незамысловатый. Мне приятнее складывать человека, чем разнимать его на части. Правда, сначала-то я его на части разбираю, но потом собираю обратно. Скульпторы берут лучшее от десятка мужчин или десятка женщин и отдают это одной статуе. Так и я мечтал поступать с живым человеком, с его образом мыслей, с его чувствами. Все меня сверлила одна мысль: мать моя принимала беспомощных червячков – отец высекал в камне взрослых, совершенных людей; и никто на свете на думал о том, что же происходит между этими двумя состояниями, какое внутреннее развитие проделывает такой червячок, пока не станет взрослым. Кто же вложит в человека знания, кто научит его мыслить, научит добродетели и поведет к благу? Ну вот, я и попробовал заняться этим…
Каждое слово Сократа било Анита по нервам, ему казалось – все направлены против него. Тут старый философ посмотрел ему прямо в глаза. Анит покраснел, потупился.
– Есть учители мудрости, – продолжал Сократ, – которые поставили себе задачей разлагать, разрушать,
