ветерок относил их к толпе, к лазурно сверкающему небосводу, чистому, как детское око.
Повернувшись лицом к востоку, люди воздевали руки к небу, моля Аполлона Провидца, хранителя жизни и порядка, да бдит он всегда над Элладой!
Зазвучали песнопения, танцоры начали свои танцы, и звуки флейт сопровождали их.
Друзья Сократа с большим трудом пробились через толпу, окружившую тюрьму. Камера была завалена дарами афинян: зелеными ветвями, цветами, вином, сладостями…
Критон, самый старый из друзей, разрешил Аполлодору – самому младшему – поведать Сократу о том, чем кончился суд.
Аполлодор опустился на колени и, обняв ноги учителя, возвестил:
– Мелет приговорен к смерти, Ликон и Анит – к изгнанию. Но Анит, в страхе перед судом, бежал из Афин. Ты получил отличное удовлетворение, мой дорогой! Когда корабль вернется с Делоса, умрешь не ты, а Мелет.
Сократ остался серьезным. Удовлетворение, данное ему этим решением суда, радовало, но он размышлял над тем, какая связь между трагедией Афин, в которую они были ввергнуты после Эгос-Потамов, и обоими трагическими приговорами – ему и Мелету.
– Сижу здесь посреди роз, словно невеста. Только жениха-то нету… Ну, свадебные гости, принимайтесь за дело. Отведайте, какое из вин, что подарили мне люди, лучшее, – и выпьем вместе.
Они ждали, что Сократ обсудит с ними возможность своего освобождения, но он сказал:
– Вы часто слышите – я всем советую удовлетворения ради соблюдать мою излюбленную софросине. Но теперь я хочу завещать вам свою страстность. Не пугайтесь – я знаю, что говорю. Не смотрите на то, что Платон хмурится. Я завещаю вам свою страстность: будьте страстны, вскрывая причины несчастий людей, будьте страстны, стремясь совершенствовать человека. Будьте такими – учите людей не хитрости, но мудрости, ибо она родная сестра добродетели.
– Я уже не хмурюсь, дорогой, – вставил Платон.
– У тебя мягкий нрав, – усмехнулся Сократ. – Ты благородный юноша, Платон. Но хоть и прояснил ты свое лицо, чтоб не огорчать меня, все равно я кажусь тебе слишком ершистым. Меня не проведешь.
Платон хотел было возразить, но Сократ опередил его:
– Сейчас я докажу тебе, до чего я ершист. Антисфен подвигнул суд покарать людей, унизивших меня, а поблагодарю я его довольно странным образом. Вижу, дыры в его плаще сегодня заметнее прежнего, – наверное, он хочет всем показать, что следует мне в презрении к роскоши. Антисфен, Антисфен, прости моим глазам, но они видят: из дыр твоего плаща выглядывает тщеславие!
Платон покраснел. Такой благодарности Антисфену он не ожидал. Но сам Антисфен засмеялся:
– Твоя язвительность, Сократ, не оскорбляет – она поднимает дух!
– Спасибо, Антисфен, – сказал Сократ. – Но смотрите, как меня задаривают! – продолжал он, показывая на подношения афинян. – Чем я приобрел стольких друзей, угадайте! Не думаете же вы, что скромностью моих потребностей! Напротив: неистовством и упорством, с какими я ежедневно добиваюсь своего. Ну, которое вино вы выбрали? Это? – Он пригубил. – Хороший выбор. Ароматное, сладковатое, оно дарит блаженство, как поцелуй любимой.
Стали пить вино, передавая друг другу кружку и глиняные чарки.
Сократ еще отхлебнул, причмокнул, улыбнулся:
– Нет, нет – смело берите мое неистовство, исследуя внутренний мир человека, разоблачая его заблуждения, отыскивая средства исправить его. Не проглупите! Воспитывайте каждого, кто попадет к вам в руки, – пускай умеет жить…
Он протянул ладони к сидящим вокруг него.
– Уметь жить – великое искусство, друзья: первым долгом разобраться в самом себе, затем в тех, кто тебя окружает, а там уж и схлестнуться с противниками – и при этом никогда не утрачивать доброго настроения. Демокритова эвфимия, дорогие мои, – одна из основ искусства жить.
– Но это и самое трудное, – заметил Платон.
– Да, это самое трудное. Софисты ныне обучают различным знаниям, но превыше всего у них поставлено обучение хитрости. Они имеют временный успех – вы же, друзья мои, должны стать учителями жизни, и ваш успех станет ценностью непреходящей.
– Я – каменотес, каким был и ты, Сократ, – взволнованно заговорил Аполлодор. – Должен ли я бросить ремесло? А я как раз начал ваять тебя, Сократ, и работа меня радует…
– На этот вопрос, мой милый, никто не сможет ответить, кроме тебя самого, а уж твой учитель – тем менее. Познай сам себя, гласит изречение Дельфийского оракула; вглядись, для какого из этих двух трудов горит в тебе пламя выше. Случается, оно горит одинаково высоко и для того, и для другого. Но редко рождается настолько одаренный человек, чтобы не обделить одно ради другого.
Платон медленно произнес:
– Что касается меня – я решил. Оставлю стихосложение, отдамся философии. А не найду достаточно покоя и безопасности в Афинах – обоснуюсь где-нибудь в другом месте; но эту свою любовь никогда не покину.
Сократ взял веточку лавра, растер в пальцах листок, вдохнул горьковатый запах.
Недолго помолчав, заговорил снова – скорее как бы шутя, чем прощаясь всерьез:
– Завещаю вам, друзья, и мое повивальное искусство. Вы хорошо знаете, в чем оно состоит. И тут уж лучше перестараться, чем остановиться на полпути!
– Это я тебе обещаю, – с жаром отозвался Антисфен. – Если уж я перестарался, подражая твоей скромности, так что обо мне говорят, будто я отличаюсь от нищего только тем, что не прошу подаяния, то,
