Барбара присела.
— Я должна снять эти сандалии. Карсон встал на колени и поднял с песка ее изящные золотые туфельки. Он провел сильной горячей рукой по ее ногам и, дойдя до бедра, коснулся долгим нежным поцелуем открытого места в разрезе платья. Барбара издала низкий гортанный стон.
— Я бы хотел это делать всю ночь, — хрипло сказал он.
Не успела Барбара сказать и слова, как он поднял ее на ноги и с жаром обнимал до тех пор, пока они не слились в одно целое. Они страстно целовались, а его руки в постоянном движении гладили ее плечи, руки, спину. Его все возрастающая настойчивость возбуждала ее, но перед тем, как окончательно уступить своему жгучему желанию, она оттолкнула его. — Пойдем дальше по берегу. Я знаю место. Когда они прошли дюны, у скалы скрывающей свет луны, она остановилась. Карсон стал расстегивать кнопки на ее платье. Барбара закрыла глаза и предоставила ему удовольствие раздеть себя. Она прижала ладони к его бедрам и поглаживала их все ниже и ниже… Карсон сжимал ее груди и наконец добрался до разреза, который так возбуждал его весь вечер.
Лилиан слегка щелкнула Бретт, прерывая ее разговор, и указала на угол голубого бархатного дивана, где уснула Лизи.
Бретт захихикала, шепча:
— Она всегда так. Говорит, говорит и вдруг уже спит.
— Я думаю, надо уложить мисс Пауэл в постель. Почему бы тебе тоже не пойти — я бы уложила вас обеих, — с нежностью сказала Лилиан.
— Можно выйти ненадолго из дома: я хочу снять еще несколько видов?
— Хорошо, только ненадолго, — ответила Лилиан.
Бретт взяла свою камеру, побежала и на террасе врезалась в Захари.
— Можно я возьму твое…
Он прошел мимо нее, словно не заметив, и вышел.
Бретт оделась и отправилась вдоль берега к скале — излюбленному месту размышлений над смыслом жизни. Приближаясь к скале, она услышала прерывистое дыхание и остановилась: потом все смолкло. На момент показалось, что это плеск волн и отзвуки оркестра. Затем она услышала шуршание и стон. Она подошла ближе и, когда открылась затененная часть скалы, увидела спину матери. Сначала из-за того, что Барбара была на коленях, Бретт подумала, что она ранена. Но когда рванулась помочь ей, увидела мужские ноги и поняла, что это не ноги Захари.
Она медленно попятилась назад, но в это время Захари подбежал к жене.
— Как ты смела! — заревел он. Барбара вскочила на ноги, прикрывая одеждой свою наготу.
— Захари, позволь мне объяснить…
— Объяснить что? Что ты за моей спиной спишь с мужиком! Я уже знаю об этом. — Голос Захари перешел в хрип. — Я люблю тебя! Ты мне нужна, и ты знаешь это! Ты заставляешь меня страдать!
— Вы должны успокоиться, — вмешался Карсон.
— Почему? Хорошо, вы оба можете гадить мне на голову и смеяться над бесхребетным евнухом, когда я уйду!
— Захари, послушай… — умоляла Барбара.
— Нет! Вам больше никогда не придется надо мной смеяться! — Захари поднял 32-дюймовое автоматическое ружье, прихваченное из дома. Пять четких, глухих выстрелов разорвали воздух, затем последовала глубокая тишина, которая, казалось, остановила время.
— Нет! — завопила Бретт, и ее голос эхом отозвался в ночном воздухе.
Барбара упала в обморок, а безжизненное тело Карсона с неуклюже вывернутыми ногами лежало на холодном песке.
Захари бросил ружье.
— Я сделаю так с каждым, — тихо сказал он.
Бретт бросилась бежать, спотыкаясь, падая, разрывая платье. Рыдая, она взбежала вверх и врезалась в собравшуюся там толпу. Руки старались схватить ее, голоса звали, но Бретт, видя сквозь слезы только тело Карсона, пробивалась сквозь толпу.
— Бретт! Что случилось? — Дэвид поймал ее.
Она царапалась, кусалась и визжала, пока наконец, не поняла, что это Дэвид. Затем ее тело обмякло, и она заплакала в истерике.
— Все хорошо. Все хорошо, — повторял он, неся ее домой.
У нью-йоркской прессы был знаменательный день: описание трагедии с Бретт, невинной юной свидетельницей, в центре. После случившегося Лилиан спрятала Бретт в своей квартире в Сан-Ремо, но и там Бретт осаждали бесчувственные репортеры и фотографы, а во сне ее мучили картины страшного события. Такое тяжкое состояние продолжалось до ноября; Лилиан добилась приказа, ограждающего Бретт от постоянного посягательства прессы, которая неустрашимо сконцентрировалась на Барбаре, оставшейся в своей квартире на Пятой авеню. Она никого не видела, даже свою дочь. Излучающая красота Барбары была узурпирована изможденной бледностью. Валиум и алкоголь притупили взгляд ее некогда сверкающих глаз, большие темные круги легли вокруг них, как зловещие тени.
Журналисты хронологически, поминутно описывали развитие событий, никогда не забывая заметить, что она была дочерью Свена Ларсена, влиятельнейшего промышленного магната, а также и то, что она была бывшей женой телевизионной звезды Брайана Норта. Барбара получила великое удовольствие в том, сколько неприятностей им эта история доставит.
В мае, после показаний и длинных обсуждений, Захари был осужден за предумышленное убийство, но Барбару все равно не оставляли в покое. Некоторые, наиболее непримиримые, вычеркивали ее из своих телефонных книг. Другие чувствовали жалость, пытаясь поставить себя на ее место.
Барбара просматривала страницы «Сегодня», выискивая хоть какие-нибудь признаки своего значения в текущей жизни, но ее имя перестало там появляться — она была банкротом и забыта.
Дни выливались в недели, затем в месяцы, а она все сидела на своем замшевом диване в гостиной, с рюмкой в руке, с несвежими поседевшими волосами.
— Что ты здесь делаешь? Я ни с кем не встречаюсь! — грубо сказала Барбара, когда ее полуденные размышления о кознях были прерваны неожиданным появлением Лилиан.
— Я не все, я — твоя родственница. И, если ты забыла, хочу напомнить, что я взяла опеку над Бретт с того самого дня, как все это началось. — Лилиан была напугана видом своей племянницы. — Ты не видишься с ней, не звонишь ей и не отзываешься на ее звонки — это непростительно. Вчера был день ее рождения. Барбара! Ты можешь опускаться, но я не позволю тебе ломать жизнь Бретт. Так как ты не пытаешься вытянуть себя из этого болота, я готова подать в суд заявление с просьбой об опекунстве.
Барбара повела плечами.
— Вперед!
Барбаре казалось, что ее только освободят от материнских обязанностей, и ей было предоставлено право беспрепятственного посещения дочери, но она могла видеть Бретт не более одного раза в месяц.
Бретт, обретя любовь и внимание своей тетки, научилась не реагировать на грубые выходки матери. Даже когда во время одной из встреч Барбара попросила Бретт называть ее по имени, Бретт спокойно согласилась.
Она удивлялась, как свободно и счастливо чувствовала себя, не живя больше с Барбарой. Если нормальная жизнь означала лишь, что она больше никого не должна называть ма-пожалуйста.
Бретт закончила среднюю школу, газета Далтона была благодарна за четыре фотографии, которые она ей подарила. Седьмой класс был чудесным, но, как и многие двенадцатилетние, она считала дни до окончания учебы и начала летних каникул.
Она развалилась в одном из своих любимейших уголков, где ей нравилось помечтать и посозерцать в одиночестве: в гостиной под роялем «Стейнвей», хотя в этом огромном доме ей везде было уютно.
Это была с огромным балконом двухэтажная квартира, вмещавшая не только всю коллекцию картин Лилиан, но и ее мастерскую. Высокие окна, задрапированные тяжелыми портьерами, открывали вид на Сентрал-парк. Несмотря на свои большие размеры, квартира сохраняла вид интимности.
— Вот ты где, — Лилиан заглянула под рояль, затем прислонилась к окну и замолчала.
