Отключившись от звуков голосов — спокойного и ровного у следователя, дрожащего от слез у мальчишки и сердитого у отца, — патрульный с головой ушел в работу.
К тому времени, когда отчет был готов, следователь закончила разбираться с первым парнем, отпустила его и вызвала второго. Гард отложил отчет в сторону и принялся заполнять бланки. Указал, где было совершено преступление, вписал фамилии полицейских, прибывших на место задержания, дал подробный перечень похищенного имущества. Середина бланка — информация об обвиняемых — оставалась пока пустой. После того как следователь закончит допрос, можно будет списать эти данные из ее протокола.
Второй допрос был в самом разгаре, когда Гард покончил с писаниной. Чтобы как-то убить время, он решил пойти что-нибудь выпить. В соседней комнате можно было раздобыть горячий кофе, крепкий и ароматный, — предмет гордости помощника дежурного и радиооператоров, — но сегодня предпочтительнее холодненькая содовая.
Выйдя из комнаты, лейтенант направился к автомату с водой, который находился в центральном холле. Вытащил из кармана мелочь, бросил в прорезь и нажал кнопку. В тот момент, когда банка с содовой падала в желоб, открылась входная дверь и со стоянки донесся приглушенный вой. Черт бы побрал этого Бизона, раздраженно подумал Гард. Никакой дрессировкой, никакими уговорами невозможно отучить собаку от этой мерзкой привычки.
В участок вошел полицейский и, проходя мимо сослуживца, ухмыльнулся.
— Эй, Брустер, твоя собачка плачет, — поддел он его.
Гард бросил на него испепеляющий взгляд. Смеяться над служебной собакой в присутствии инструктора считалось равносильным тому, как если бы при матери оскорбить ее ребенка. Даже если собака была уродлива, если у нее смешно торчали уши, даже если — как Бизон — она жалобно выла, ни один инструктор не потерпел бы, чтобы кто-то посторонний издевался над этими недостатками.
Офицер открыл было рот, чтобы дать достойный ответ, но слова замерли на языке. Не веря своим глазам, он смотрел в глубину коридора, туда, где сидел Алан Роллинс. Теперь парнишка был не один. Рядом стояла его мать и сверху вниз смотрела на сына. Длинные пепельного цвета волосы в беспорядке падали на ее лицо. До Гарда донесся сердитый приглушенный говор. Так вот с кем имеем дело, вне себя от ярости, догадался он.
Мальчишка расплакался, и мать замолчала. Подняла голову, тяжело вздохнула, откинула волосы с лица…
У Брустера, словно в глазах потемнело. Она… Нет, этого не может быть, лихорадочно твердил он, это какая-то ошибка. С трудом заставил себя отвернуться, а когда взглянул опять, понял — никакой ошибки нет, это и в самом деле она.
Полные чувственные губы, прямой точеный нос… Все та же. А глаза… Эти огромные голубые глаза! Воспоминание о них, как призрак, преследовало его долгие месяцы, да что там месяцы — годы, поле того, как она его бросила.
Теперь понятно, почему ему показалось, будто он уже где-то видел Алана. Мальчишка — вылитая мать.
Можно было сразу догадаться, чей он сын, усмехнулся Брустер. Уже по фамилии. Алан Роллинс… Отпрыск Мэйбл и Реджи Роллинсов — мужчины, который вызывал у Гарда попеременно то зависть, то неприязнь тринадцать лет, и женщины, которую он отчаянно любил, а потом так же отчаянно ненавидел.
Женщины, которую поклялся никогда не простить…
Интересно, почему пришла она, а не сам Роллинс, раздраженно подумал Гард. Куда запропастился ее богатенький муженек, которого обожали ее родители и с которым, по их мнению, он, Брустер, не выдерживал никакого сравнения. Как это Реджи рискнул послать жену глухой ночью за своим блудным сыном? А где сам? Денежки считает? Или мнит себя слишком важной шишкой, чтобы появляться в таком недостойном месте? Наверняка последнее, решил полицейский.
Мэйбл устало потерла глаза, и ехидство Гарда как рукой сняло. А ведь она хороша, подумал он, так же хороша, как раньше. Ни растрепанные волосы, ни бледное лицо — какой уж тут макияж, на дворе темная ночь — не портят женщину. Да… Таких красоток поискать.
А что удивительного? Роллинсу по карману выделить жене любые средства, пусть всегда остается красивой и молодой. С его-то деньгами, да о чем ей вообще беспокоиться? Хозяйство, наверное, ведет прислуга, о ребенке заботится гувернантка, а если у жены возникнут какие-то проблемы, найдется масса людей, которые решат их за нее.
И это дело замнут, наймут адвокатов. Да разве позволят Алану его высокопоставленные родители, дедушки и бабушки заниматься общественно полезным трудом? Даже подумать смешно! О возмещении убытков и говорить нечего — ни цента отец не отдаст. И угрызения совести его никогда мучить не будут. С чего бы? Ведь он Роллинс.
Лейтенант долго стоял, не двигаясь с места. Убежать бы отсюда, и чем дальше, тем лучше. Где там… Ноги не слушаются. Пройти мимо, гордо вскинув голову? Чтобы дама узнала, что он работает в полиции? Да ни за что! Как же быть, лихорадочно думал Гард.
Но пока он мучился сомнениями, все разрешилось само собой. В дверь вошел еще один полицейский.
— Эй, Гард, утихомирь как-нибудь свою собаку, — сказал он, подходя к нему. — А то и моя начинает брать пример с твоего Бизона.
Если Мэйбл и слышала, как первый полицейский назвал Гарда по фамилии, это, видимо, у нее никак не отложилось, а вот когда произнесли имя, она вся напряглась. Взглянула в его сторону и замерла. Узнала, понял лейтенант. В глазах ее вспыхнуло смятение, потом стыд, смущение… Ну, ясное дело, с горечью подумал он. Эта особа и раньше всегда его стыдилась — даже познакомить с родителями боялась, а уж если бы ее друзья увидели их вместе, не приведи Господи… Некоторые вещи с годами не меняются, подвел Гард итог своим невеселым мыслям.
У него теперь был выбор — либо пройти мимо, будто они незнакомы, либо подойти к женщине, показав тем самым, что знают друг друга. И поскольку он подозревал, что красотка предпочла бы первое, решил выбрать второе.
Не спуская с нее глаз, офицер подошел к ней вплотную. Она поспешно отвернулась, потом не выдержала. Повернулась к нему лицом, по-прежнему избегая смотреть в глаза.
— Привет, Гард, — тихо проговорила она.
— Привет, Мэйбл. — Он произнес ее имя врастяжку, будто в нем было два длинных слога, голосом, полным неприязни.
— Я… — едва слышно выдохнула она. — Я не знала, что ты все еще живешь в Стампе. И работаешь в полиции.
Говорила она очень тихо, чтобы никто — ни помощник дежурного, ни радиооператор за стойкой, ни ее сын, сидевший поодаль, не могли ее услышать. Гард тоже заговорил негромко.
— А откуда тебе знать? Ведь это ты тогда ушла, и до свидания не сказала. Ты не желала меня видеть, не отвечала на телефонные звонки, обрубила все нити, нас связывающие.
Теперь лицо ее приняло виноватое выражение. Она и не думала возражать, но и не пыталась ничего объяснить. Он бы, конечно, не поверил ни единому ее слову, начни она извиняться, но был бы о ней лучшего мнения. Как же, дождешься…
Повисла довольно продолжительная пауза. Наконец Мэйбл смущенно спросила:
— Как ты поживаешь?
Он не проронил ни слова, так и буравил ее взглядом, пока она не подняла голову и не заглянула ему в лицо. И только тогда проговорил тихим, жестким голосом:
— Мы с тобой не старые друзья, Мэйбл. Так что не стоит терять время на церемонии. — Он прошел мимо нее по коридору и остановился у стола, за которым сидела помощница. — Вызови меня, когда следователь закончит допрос, — устало попросил он. — Я подъеду и впишу, что от меня требуется, в протокол. Договорились?
Он видел, что помощник дежурного собирается что-то возразить. Протоколы нужны были ей сразу после допроса, а вызывать полицейских по рации — значит, потерять кучу времени. Но она всегда относилась к Гарду по-дружески. Он редко просил об одолжении, и женщина не сказала ни слова. Не забыть бы потом,
