напоминало мне большой птичник: резкие пронзительные голоса женщин, мягкое щебетание детей. Странным казалось отсутствие шума машин. К окну я уже не подходил.
Я посмотрел в оптический прицел и сразу заметил движение в эркере. Он был в затемненных очках — я еще ни разу не видел его без них. Интересно, что сейчас чувствует Куо? Он профессионал, у него за плечами не одно убийство, но сейчас выстрел стоит около пятисот тысяч. Это очень важно. Даже если он стреляет из однозарядной винтовки, у него будет время произвести и второй, и третий выстрел, но самый важный, конечно, первый: тут стреляешь неторопливо, на спусковой крючок нажимаешь плавно. На точность второго, а тем более третьего выстрела неизбежно влияет сознание, что ты промахнулся. Преодолеть это трудно, ведь все время думаешь о том, что стрелять надо лучше, чем в первый раз.
Но Куо не промахнется.
У нас будет секунд десять. За это время все и решится.
Я услышал сигнал вызова, переключился на прием.
— Вы слышите меня, Квиллер?
— Прием.
— Кортеж прибыл в посольство, пробудет здесь пятнадцать минут. Через десять минут, с 15.35, вы переходите на прием, ждете моих сообщений. Как поняли?
— Перехожу на постоянный прием с 15.35. Вас понял.
Хватит. Мне не нравится такой голос. И не в том дело, что радио его искажает: в каждом слове сквозит испуг.
Да, все решится за десять секунд. Отсчет начнется, когда Куо увидит первых мотоциклистов эскорта, въезжающих на Линк Роуд, а закончится, когда первая машина кортежа исчезнет из поля его зрения под деревьями садов храма. Чтобы быть совсем точным, у меня секунд пять, не больше. Я должен выждать, пока он поднимет винтовку.
Шум толпы действовал мне на нервы. Я хотел было выглянуть из окна — вниз, туда, где изгибается улица, пестревшая яркими шелковыми одеяниями, цветами и зонтиками. Нет, подходить к окну нельзя.
Из глубины комнаты мне виден только золотой купол храма, сверкающий на фоне поблекшего от жары неба. И кольцо эркеров.
С 15.35 я перешел на постоянный прием, и через несколько минут раздался голос Ломэна:
— Как слышите меня?
— Прием.
Он старался говорить медленно. Но меня этим не обманешь. Собака всегда чует страх.
— Он садится в машину. За ним принц Раджадон.
За голосом слышался шум толпы.
— Теперь посол.
Два приглушенных хлопка: закрылись двери машины.
— Кортеж тронулся. 15.41.
— Все, Ломэн. Теперь дело за мной.
Осталось минут восемь, девять. Скорость машины — сорок — сорок пять километров в час. Плерн Чит Роуд, поворот направо, посольство Саудовской Аравии, толпы людей на тротуарах, посольство Испании, флаги, цветы, аплодисменты, посольство Японии, детей поднимают в воздух, чтобы они увидели высокого гостя, который приехал к ним издалека с визитом, посольство Нидерландов, санитары, прокладывая дорогу сквозь толпу, несут потерявшего сознание человека, посольство США, продавец прохладительных напитков, наживающий деньги на жаре, жажде, волнении. Парк “Лампини”.
Я отошел в сторону, увидел деревья парка, а над ними хрупкого желтого воздушного змея с голубым крестом. Дул слабый ветерок, змея кидало из стороны в сторону, но он рывками поднимался все выше и выше.
Казалось, жара стала еще сильнее, я то и дело вытирал руки носовым платком. Он стал влажным. Мне осталось три, самое большее — четыре минуты. Из окна я видел часть Линк Роуд, которая проходила под окнами дома. Цветные пятна, зонтики. По боковой улице медленно задним ходом пятилась машина “скорой помощи”. Она остановилась, подъехав к задним рядам толпы. Какой-то человек продавал воздушные шары.
Вдруг — ложная тревога, такое случается: крышу полицейской машины приняли за первых мотоциклистов эскорта. Шум толпы неожиданно усилился и стих.
Осталось около минуты.
Вся эта история показалась мне вдруг нестерпимо длинной: несколько недель я жил в “тойоте” с биноклем в руках, я узнал его, как родного брата. Что ж, скоро мы станем чужими.
Издалека донесся шум: аплодисменты, приветственные возгласы, сначала еле слышные, потом громче и громче, и я, отступив в глубину комнаты, в последний раз вытер пот с рук: запястья, ладони, пальцы, особенно тщательно пальцы правой руки.
Верх треноги квадратный, посередине торчит установочный винт для фотоаппарата. Я прикрыл винт матерчатой подушечкой и закрепил ее лейкопластырем. Отливающий голубизной стальной ствол “хускварны” оставил выемку на подушечке — я несколько раз наводил винтовку и прицеливался. Теперь я взял “хускварну”, положил ствол на подушечку и снял предохранитель. Меня обдало прекрасным, чистым, сильным и надежным запахом оружейного масла.
Шум толпы медленно нарастал, как волна, и люди под окнами моего дома начали выкрикивать имя Представителя. Я поймал лицо в эркере в перекрестье оптического прицела.
Он поднял винтовку, я увидел, как блеснул ствол, мой палец преодолел сопротивление пружины и нажал на спуск. Я почувствовал отдачу, но прицел не сдвинулся с мишени ни на миллиметр, я увидел, как кровь потекла по лицу, расплываясь пятном, но что-то было неладно — в толпе вдруг дико закричали, и я сразу понял, что убил впустую: внизу на улице что-то случилось.
14. Шок
В комнате воняло порохом, в ушах у меня все еще звенело от выстрела.
Я выглянул из окна, на меня волной хлынули крики, но это были совсем другие крики: несколько секунд назад люди скандировали его имя, теперь они кричали в ужасе.
Понять, что произошло, было невозможно, но картина, открывшаяся передо мной, поражала жутковатой ясностью снятого рапидом кинофильма: головные мотоциклы эскорта проехали поворот, а королевский лимузин врезался в толпу и, проложив в ней просеку, остановился.
Длинный белый “кадиллак” тонул в колышущейся людской массе. Мотоциклисты, затормозив на повороте, теперь разворачивались и спешили к месту происшествия. Полицейские, которые охраняли кортеж слева, рассыпались по улице, как горох, многие повалили мотоциклы набок, чтобы не врезаться в толпу, — бензин разлился по мостовой и вспыхнул: взорвался бензобак.
Один из мотоциклистов катался по земле, стараясь сбить пламя с куртки.
Те, что ехали справа, тоже остановились и теперь поворачивали назад. Два мотоцикла столкнулись. Второй и третий открытые лимузины остановились, сзади подтянулись остальные мотоциклисты.
Сквозь толпу с носилками пробирались санитары, “скорая помощь”, из которой они вышли, медленно ехала за ними от самого поворота, обе створки задней двери открыты настежь.
Я слышал непрерывный сигнал вызова, но не отвечал. Это Ломэн, но я не мог сообщить ему ничего вразумительного.
Полицейские боролись с пламенем: одни оттаскивали мотоциклы подальше, чтобы те не взорвались, другие пытались оттеснить толпу от огня, — бесполезно, люди не могли отойти, на них напирали сзади. Министры и придворные вылезали из машин, чтобы помочь полицейским.
Издалека, со стороны храма, раздался вой сирен — сюда направлялась ближайшая пожарная часть.
Под лучами солнца толпа казалась особенно яркой: флаги, цветы, женщины в шелковых одеяниях, мелькание зонтиков. И над всем этим — жуткий предсмертный вопль толпы.
Даже с последнего этажа я не мог разглядеть, что происходило вокруг королевского лимузина — там была жуткая давка.
Я слишком долго, как мне показалось, бежал до лифта, крутил этот проклятый рычаг, схватил бинокль и так же бесконечно долго мчался по пустому коридору к металлической двери. Я бегом вернулся, случайно
