Планкетт сосредоточился на слежении за приборами и возился со своим оборудованием, отказываясь поверить, что его любимый аппарат может отказаться подчиняться его командам. Салазар сидел как статуя, поникнув в своем кресле. Он казался замкнувшимся в себе и едва сознавал происходящее. Хотя лишь минуты отделяли его от впадения в окончательный ступор, он не мог представить себе того, что неизбежно должно последовать дальше. Ему хотелось умереть и покончить со всем этим.
Стаси вызывала в своем воображении фантазии детства, притворяясь, что она находится в другом месте и в другое время. Ее прошлое проходило перед ней потоком образов. Как она играет на улице в бейсбол со своими братьями, катается на своем новеньком велосипеде, подаренном ей на Рождество, идет на свой первый школьный бал с парнем, который ей не нравился, но который был единственным, кто ее пригласил. Она почти слышала мелодии, раздававшиеся в бальном зале отеля. Она забыла название группы музыкантов, но помнила сами песни. Одна из них, «Мы можем никогда вновь не пройти этой дорогой» Силса и Крофтса, была ее любимой песней. Она закрыла глаза и представила себе, что она танцует с Робертом Редфордом.
Она покачивала головой в такт воображаемой музыке. Что-то тут было не так. Песня, звучавшая в ее мозгу, была не из середины семидесятых. Она скорее походила на старую джазовую мелодию, чем на рок- музыку ее молодости.
Она очнулась, открыла глаза и увидела только черный мрак.
— Они играют не ту музыку, — пробормотала она.
Планкетт включил свет.
— Что это было?
Даже Салазар непонимающе поднял глаза и прошептал:
— У нее галлюцинации.
— Они должны были играть «Мы можем никогда вновь не пройти этой дорогой», но это какая-то другая мелодия.
Планкетт посмотрел на Стаси. Его лицо смягчилось от печали и сочувствия.
— Да, я тоже это слышу.
— Нет, нет, — запротестовала она. — Это не та музыка. Песня другая.
— Как скажешь, — ответил ей Салазар, задыхаясь. Его легкие разрывались от боли в попытках уловить из спертого воздуха как можно больше кислорода. Он ухватил Планкетта за руку. — Ради Бога, парень. Отключи системы и покончи с этим. Разве ты не видишь, что она мучается; мы все мучаемся.
Грудь Планкетта тоже болела. Он прекрасно знал, что не было смысла продлевать их страдания, но он не мог отбросить в сторону первобытное стремление цепляться за жизнь до последнего вздоха.
— Мы переживем это, — сказал он уверенным тоном. — Возможно, другой глубоководный аппарат был доставлен самолетом на «Неукротимый».
Салазар глядел на него потускневшим взором, его сознание едва держалось за тонкую ниточку реальности.
— Ты сходишь с ума. На семь тысяч километров вокруг нет другого глубоководного аппарата. И даже если его доставили и «Неукротимый» все еще на плаву, им понадобится еще восемь часов, чтобы осуществить погружение и встречу с нами.
— Я не могу спорить с тобой. Никто из нас не хочет остаться навек в затерянной могиле на дне океана. Но я не могу отказаться от надежды.
— Сумасшествие, — повторил Салазар. Он наклонился вперед в своем кресле и качал головой из стороны в сторону, словно стараясь стряхнуть с себя все усиливающуюся боль. Он выглядел так, как будто с каждой проходящей минутой старел на год.
— Разве ты не слышишь? — пробормотала Стаси низким, хриплым голосом. — Они приближаются.
— Она тоже сошла с ума, — прохрипел Салазар.
Планкетт поднял руку.
— Тихо! Я тоже это слышу. Где-то снаружи действительно что-то есть.
Салазар не ответил ничего. Он уже слишком далеко ушел от всего, что творилось вокруг, чтобы думать или говорить последовательно. Обруч нестерпимой боля все туже сжимался вокруг его груди. Жажда воздуха заглушила все его мысли, кроме одной: он сидел здесь и хотел, чтобы смерть пришла скорее.
Стаси и Планкетт вдвоем вперились глазами во мрак, окружающий сферу. Уродливое животное с крысиным хвостом проплыло в облачке рассеянного света, источаемого изнутри «Олд Герт». У него не было глаз, но оно описало круг около сферы, держась от нее на расстоянии двух сантиметров, прежде чем отправиться по своим делам, которые у него были здесь, в глубинах.
Внезапно вода замерцала. Что-то двигалось к ним издали, что-то огромное. Затем странное голубоватое сияние проступило из темноты, сопровождаемое голосами, поющими слова, слишком искаженные водой, чтобы их можно было разобрать.
Стаси глядела на это, как загипнотизированная, а Планкетт почувствовал, что у него по телу бегут мурашки. Это должен быть какой-то сверхъестественный ужас, подумал он. Чудовище, порожденное его мозгом, погибающим от кислородного голодания. То, что приближалось к ним, никоим образом не могло быть реальным. Образ пришельца из другого мира снова возник в его сознании. Напряженный и испуганный, он ожидал, пока это не окажется поближе, рассчитывая использовать остатки заряда аварийного аккумулятора для включения прожекторов наружного освещения. Было ли это чудище из бездны или что-то другое, он понимал, что это будет последнее, что ему суждено увидеть на земле.
Стаси нагибалась к боковой стороне кабины, пока не прижалась носом к внутренней поверхности сферы. Хор голосов отдавался эхом в ее ушах.
— Я тебе говорила, — напряженно прошептала она. — Я тебе говорила, что слышала пение. Послушай.
Планкетт теперь уже мог с трудом разобрать слова, очень слабые и далекие. Он подумал, что, должно быть, сошел с ума, и попытался убедить себя в том, что нехватка пригодного для дыхания воздуха вытворяет всякие фокусы с его глазами и ушами. Но голубой свет становился все ярче, и он узнал эту песню.
О, что за времечко я проводил
С русалочкой Минни на дне морском.
Как ее полюбил, все печали забыл.
Чертовски мила была Минни со мной.
Он повернул рычажок наружного освещения. Планкетт неподвижно застыл в своем кресле. Он был вымотан до предела, как последняя собака, хуже, чем собака. Его сознание отказывалось принять то, что вдруг материализовалось из черного мрака, и он начисто вырубился.
Стаси настолько оцепенела от шока, что не могла отвести глаз от призрака, ползущего к их сфере. Огромная машина, перемещающаяся на гусеницах, напоминающих тракторные, на которой была закреплена продолговатая конструкция вроде фюзеляжа самолета, а под ней — два причудливой формы манипулятора, подкатилась к ним и остановилась, слегка покачиваясь, под светом прожекторов «Олд Герт».
Неясная фигура, похожая на человека, сидела в прозрачной носовой части странного транспортного средства, находившегося всего в двух метрах от их сферы. Стаси крепко зажмурилась и снова открыла глаза. После этого смутная, расплывчатая неясная человеческая фигура приобрела четкие очертания. Теперь Стаси могла хорошенько рассмотреть его. Он был одет в бирюзового цвета спортивный комбинезон, расстегнутый спереди, спутанные черные космы на его груди были того же оттенка, что и густые черные волосы на голове. Мужественное, обветренное лицо незнакомца казалось высеченным из грубого камня, а веселые морщинки, разбегающиеся от прищуренных, неправдоподобно зеленых глаз, дополнялись игравшей на губах легкой улыбкой.
Он глядел на нее с изумлением и интересом. Затем он протянул руку за спину, достал блокнот, положил его на колени и начал что-то писать. Через несколько секунд он оторвал листок бумаги и поднял его перед собой, держа у окна кабины своего аппарата так, чтобы она могла прочитать написанное.
Стаси напряглась, чтобы сфокусировать взгляд на листочке. Ей с трудом удалось разобрать слова: «Добро пожаловать на „Мокрые делянки“. Держитесь, пока мы не присоединим кислородный шланг».
«Разве такое испытывают люди, когда они умирают?» — недоумевала Стаси. Она читала, что умирающие проходят сквозь какие-то туннели, прежде чем выйти в залитое светом пространство, где их
