– А откуда, по-твоему, у него такие деньжищи и связи? А террористы-смертники? Ты заметил, что на протяжении буквально нескольких лет их численность возросла настолько, что подобные теракты стало уже невозможно замалчивать? По-твоему, все они – религиозные фанатики?
– Если не хотите, чтобы он говорил о «Зомби», за что же тогда вы его собираетесь судить? – резонно заметил Сиверов.
Генерал поморщился.
– Найдется за что. Тоже мне, вопрос. Как говорится, отсутствие у вас судимости – не ваша заслуга, а наша недоработка. В конце концов, с точки зрения закона применение метода «Зомби» не выходит за рамки… ну, ты понимаешь чего.
– Понимаю, – вздохнул Глеб. – Значит, эта сволочь все-таки останется жить…
– Там видно будет, – расплывчато ответил генерал. – Но, повторяю, делать из него мученика я не позволю даже тебе и даже за твои собственные деньги… Кстати, а почему ты заплатил ему из своего кармана?
– Да уж не для того, чтоб получить право заказывать музыку! – довольно резко ответил Сиверов. – Просто вы бы вряд ли выдали мне на руки такую сумму. И потом, я двое суток не мог вас найти. Где вас носило, товарищ генерал?
– Ездил в командировку, – туманно ответил Федор Филиппович. – Налаживал дружеские и профессиональные контакты с коллегами из ближнего зарубежья. А заодно, просто по ходу дела, законопатил по крайней мере одну нору, через которую эта крыса могла от нас ускользнуть. У него ведь, если я правильно тебя понял, очень скоро возникнет желание сменить место жительства. Так вот, географию я ему малость урезал.
– Так-так, – сказал Глеб, с уважением покосившись на генерала. До сегодняшнего дня он и не подозревал, что Потапчук, во-первых, принял эту историю так близко к сердцу, а во-вторых, все еще, оказывается, время от времени лично занимается оперативной работой.
– Вот, – продолжал Федор Филиппович, вынимая из внутреннего кармана плаща и протягивая Глебу какую-то фотографию, – возьми. Вдруг пригодится?
Пристроив фотографию на ступице рулевого колеса, Глеб сдвинул на лоб темные очки и вгляделся в изображение. Фотография представляла собой портрет незнакомого Сиверову мужчины лет пятидесяти или пятидесяти пяти, с зачесанными назад, заметно поредевшими светлыми волосами и угрюмым, но располагающим, прорезанным глубокими вертикальными складками, темным от загара костистым лицом. Собственно, кожа этого лица казалась не столько загорелой, сколько продубленной солнцем, дождями, ветрами и морозами; кое-какие мелкие детали лица и одежды подсказали Глебу, что перед ним птица не слишком высокого полета. На заднем плане («Кстати, о птицах», – подумал он) виднелось размытое, не в фокусе, изображение какого-то большого гражданского самолета – как показалось Сиверову, «Ту-154». Вид авиалайнера и в особенности то обстоятельство, что фотограф явно намеренно поместил его изображение не в фокусе, словно это был какой-то секретный объект, вызвал у Глеба кое-какие ассоциации. Ассоциации эти настоятельно требовали уточнения, и он спросил:
– Что за фрукт?
– Иван Петрович Свирский, – ответил Потапчук. – Авиационный техник. С двухтысячного года возглавляет бригаду техников, которая обслуживает исключительно персональный самолет первого лица государства…
– Какого? – быстро спросил Глеб.
– Тебе это надо? – так же быстро откликнулся Федор Филиппович. – Радуйся, что не нашего… Так вот, с самого первого дня своей работы на президентском самолете этот Свирский получал две зарплаты: одну, как все, по месту постоянной работы, а вторую – догадайся, от кого?
Глеб молча ткнул пальцем в сторону высокого забора, что окружал резиденцию Грабовского. Федор Филиппович так же молча кивнул головой.
– Наш Б.Г. с незапамятных времен имеет официально подписанный контракт на проверку президентского самолета, – продолжал он. – Фактически он предсказывает, будет ли полет удачным, и называет возможную причину катастрофы, если вероятность таковой, по его мнению, существует. Свирский в разговоре со мной клялся и божился, что как минимум в пяти случаях, имевших место на его памяти, Грабовскому действительно удавалось предугадать реально существующие неисправности. Не знаю… Пусть это заявление остается на его совести. Да я и не отрицаю, что что-то такое в нем есть… – Федор Филиппович нахмурился, заметив скользнувшую по губам Сиверова ироническую усмешку, и твердо продолжал: – Меня интересуют факты. А факты таковы, что в большинстве случаев Свирский заранее получал от Грабовского инструкцию, в какой из систем самолета должна обнаружиться неисправность, а затем эту неисправность собственноручно организовывал – иногда заблаговременно, а иногда и прямо во время предполетного осмотра. Оборвать проводок, надломить трубку, повредить микросхему, устроить маленькое замыкание – в таком хозяйстве, как большой современный самолет, это совсем нетрудно сделать, и никто ничего не заметит.
– А как заметили? – спросил Глеб. Ему действительно было любопытно.
– Да не заметили, собственно… – Федор Филиппович хмыкнул, явно вспомнив что-то, по его мнению, забавное. – Просто начальнику службы безопасности тамошнего президента Грабовский никогда не нравился, только ухватить его было не за что. А когда на горизонте возник я во всем, так сказать, блеске своего генеральского звания и этак прозрачненько намекнул, что считаю нашего Б.Г. жуликом девяносто шестой пробы, вот тут, не поверишь, этот начальник охраны меня полюбил, как родного брата. А то все волком смотрел, черт нерусский… Так вот, от большой любви ко мне он и указал на этого Свирского – ну, сам понимаешь, все кругом коренной национальности, один он русский. Давно бы выжили, да уж больно специалист толковый… И, вообрази себе, в данном случае эта его расовая неприязнь имела-таки под собой реальную основу! Только, значит, я этому Свирскому представился, доложился по всей форме, как он тут же и поплыл: так, говорит, и знал, что все это плохо кончится. Мужик-то он, в общем, неплохой, нормальный мужик, только до денег жадный. Ну, я проконсультировался с местными коллегами, подмаслил их чуток и гарантировал ему, бестолковому, беспрепятственный выезд в Россию.
– И он согласился?
– Любой бы на его месте согласился, – грустно сказал Федор Филиппович. – Это ведь не Европа, а самая настоящая, глубинная, материковая Азия. Представляешь, что бы с ним там сделали за такие фокусы? А так он дал нотариально заверенные показания против Грабовского – не мне, а местным… э… чекистам. И теперь эти показания ждут-дожидаются, когда наш Борис Григорьевич в очередной раз пожалует взглянуть на президентский лайнер…
– Так это же отлично, – обрадовался Глеб. – Нам и делать ничего не надо. Пугаем его, он и помчится… прямо в гостеприимно распахнутые объятия. Надеюсь, умирать ему там придется долго.
Федор Филиппович ответил не сразу. Из динамика рации доносился приглушенный стук женских каблуков по плиточному полу и незнакомый мужской голос, который с сильным украинским акцентом нес какую-то чушь – кажется, рассказывал бородатый анекдот. «Приходит, значит, мужик с работы домой, а его жинка с другим под одеялом… того, развлекается. Она голову поднимает, глядь – муж вернулся. „А, – говорит, – Микола, це ты!“ Потом заглядывает под одеяло и удивляется: „А це хто? Ой, я такая затурканная, такая затурканная!“ Типа перепутала», – пояснил рассказчик, не дождавшись ожидаемой бурной реакции.
– К сожалению, я в этом сомневаюсь, – сказал наконец Федор Филиппович. – Видишь ли, начальник службы безопасности – это всего лишь начальник службы безопасности. А президент, да еще и азиатской республики, – это совсем другое дело. Как скажет, так и будет. А что именно он скажет, нам остается только догадываться. Тем более что у Грабовского в свое время хватило ума не продать проект «Зомби» еще и ему. А это, согласись, такой товар, в обмен на который можно купить и прощение, и свободу, и политическое убежище, и даже пожизненную должность придворного мага и чародея… Правда, он очень хорошо знает, как этот татаромонгол, начальник службы безопасности, к нему относится. И, если дать ему понять, что тот в курсе его авиационных махинаций, может быть, просто побоится бежать именно туда…
– Да, – сказал Глеб, – фотография пригодится. Очень хорошая фотография. Художественная. Что ж, будем надеяться, что даже у ясновидящих имеются нервы, на которых можно играть.
С этими словами он убрал портрет авиационного техника Свирского за пазуху, посмотрел в боковое
