Он встал на колени, обхватил руками ее ноги, с силой подсадил на стену. Опять эта мягкая женская плоть, не созданная для подобных похождений. Такие женщины должны готовить, рожать, нежно любить. Шона захлестнуло сознание, что он творит зло – как было с Уилфридом, худеньким, как спичка, мальчишкой, который шепотом рассказывал ему о всяких мерзостях, как будто сплетничал о своих школьных делах. Ева почти перелезла через стену.
– Держитесь крепче, – прошептал Шон, услышав крик из окна. Он схватился за край стены, перепрыгнул через нее, бросился бежать. Ева еле успевала за ним. Они оказались в садике, более ухоженном, чем предыдущий. Грядка салата, грядка лука, душистый горошек, розовый куст, газончик с чахлой травой, посыпанная гравием дорожка. Деревянные ступеньки вели в пристройку, где помещалась кухня и хранился уголь. Шон распахнул дверь, увидел мужчину, изобразил на лице извиняющуюся, умоляющую и заговорщическую улыбку. Пред ними стоял бородач – на толстом носу гурмана роговые очки, на рубашку надет фартук в цветочек. Бородач помешивал что-то на газовой плите длинной деревянной ложкой.
– Черт вас побери, что вы тут…
– Муж не вовремя вернулся, – объяснил Шон, втаскивая Еву за собой, подталкивая ее через кухню.
Бородач перестал помешивать, содержимое кастрюли убежало на плиту. Кухня наполнилась паром, шипением, запахом подгоревшего карри.
– Боже мой! – заорал бородач, схватил кастрюлю и обжегся.
Шон, подталкивая перед собой Еву, бормоча извинения, открыл дверь, и они оказались в неубранной спальне: раскрытая постель, носки на полу, на проигрывателе пластинка с оперой «Дафнис и Хлоя».
– Сволочь! – разорялся бородач. – Ты же испортил мне обед, ты, проклятый бабник… ой, палец!
Шон захлопнул дверь. Они очутились в прихожей, куда через витраж во входной двери пробивался свет; все пространство здесь занимала вешалка, состоящая из зеркал и оленьих рогов. Шон и Ева выскочили из дома, сбежали по каменным ступенькам на тихую улицу с чугунными оградами и живыми изгородями – здесь сдавали комнаты респектабельным и солидным людям. Шон повернул направо, таща за собой Еву, – она не сопротивлялась, пыталась бежать сама; каблуки ее скользили, стучали по тротуару, как маленькие молоточки, она прерывисто дышала, тяжело висела на руке Шона. Впереди ни одного переулка – свернуть некуда. Две машины у тротуара, баки для мусора, кошка, перед дверьми приготовлены для молочника пустые бутылки. На соседней улице кто-то прогревает двигатель машины. Они продолжали бежать. Далеко впереди – переулок. Оттуда выскочил мужчина, который устремился к ним размашистым спортивным бегом. Как форвард-регбист во время тренировочного забега на короткую дистанцию.
Он увидел Шона и Еву, и плечи его словно стали шире, рот ощерился в улыбке, похожей на оскал собаки, которая видит кошку, бег стал короче и быстрее – он явно ожидал, что эти двое подожмут сейчас хвост и, как беспомощные кошки при виде собаки, прижмутся к стене. Шон отпустил Еву; продолжая бежать, он раскачивал корпус то вправо, то влево. Мужчина, несущийся навстречу, повторял его движения, как в зеркале. Их разделяло три, два, один метр – мужчина уже вытянул руки, чтобы схватить Шона одной и ударить другой. Это был тот самый парень, который бил его в туалете. Шон рванулся вперед, пригнулся и, напружинив тело, бросился в ноги преследователю. Почувствовал удар в бок – «спортсмен» споткнулся, одна нога зацепилась за другую, он нырнул вперед, казалось, на мгновение застыл в воздухе и, перелетев через Шона, в метре от Евы врезался в тротуар, проехался по нему лицом, ударился плечом о каменный выступ, завертелся у ног Евы, попытался было подняться, но плечо и левая рука подвели его, и он упал снова.
Шон вскочил на ноги, руки саднило после падения, казалось, несколько ребер сломано, дыхание было затрудненным и неглубоким. Он подошел к лежавшему – тот посмотрел на Шона: кожа с одной стороны лица содрана, рот искажен в злобной гримасе боли, зубы в крови, ноги прижаты к груди для удара. Шон поймал его за ногу, вытащил на середину улицы, ударил по затылку. Тот замер на мостовой; из-за угла с визгом выехала машина. Шон потащил за собой Еву, они побежали, увидели слева проулок, свернули туда.
Взглянув через плечо, Шон увидел, как машина резко объехала лежащего, ударилась колесом о тротуар, с рычанием помчалась за ними – два колеса на тротуаре, два на мостовой. Он почувствовал ее приближение, когда они добежали до поворота в проулочек. Там стояли мусорные баки, Шон пустил их по улице, они покатились, рассыпая мусор. Впереди открылась другая улица – пятьдесят метров, тридцать, двадцать; за ними послышался топот. Шон оглянулся, увидел, как мужчина прыгнул через катящийся бак, неправильно рассчитал его высоту, зацепился, растянулся на мостовой. За ним показались еще двое, потом третий. Шон и Ева выскочили из проулочка на улицу с интенсивным движением. Пробежали мимо магазинов, мимо очереди на автобус – один автобус как раз отъезжал от остановки, – мимо машин, стоянки такси. Шон поднял руку – такси занято, второе и третье – тоже. На них оглядывались, Шон перешел с бега на быстрый шаг, обнял Еву за талию, поддерживая ее. Люди все равно продолжали оглядываться.
Седоусый мужчина с зонтиком остановил проезжавшее мимо свободное такси. Шон оттолкнул его, открыл дверцу, втолкнул Еву внутрь.
– На Кенсингтон-Хай-стрит.
Он видел, как первый преследователь, черноусый мужчина с лицом вояки, выскочил из проулочка. Человек с зонтиком, остановивший такси, пытался возражать.
– Два фунта сверху за скорость, – сказал Шон.
– Извините, начальник, – обратился таксист к седоусому и бросил машину в поток транспорта. – Куда на Хай-стрит, майор?
Шон наклонился вперед.
– Сначала поедем через Сохо. Про Кенсингтон забудьте. – Через окошечко в стеклянной перегородке, отделяющей шофера, он сунул таксисту два фунта. – Если за нами будет хвост, постарайтесь оторваться. Это ревнивый муж, я ему совсем не нравлюсь.
– Как скажете, майор. – Два фунта исчезли.
Сзади четверо преследователей пытались поймать такси. Шон видел, как они остановили машину, набились в нее. Они вдруг показались ему персонажами кинокомедии. Шону захотелось рассмеяться, но он понял, что у него совсем плохо с нервами – если засмеюсь, не смогу остановиться. Он закрыл лицо руками. Руки дрожали. Ева, прикрыв глаза, полулежала, глубоко и редко дыша, в углу, куда он не то втолкнул, не то швырнул ее.
– Послушай, – обратился к ней Шон, схватил за плечи, встряхнул. Таксист наблюдал за ними в зеркальце, и Шон нежно улыбнулся Еве, будто говорил, что любит ее больше всего на свете. – Я отправлю тебя к своему другу. Он лежит в больнице в очень тяжелом состоянии, тебе скажут, что к нему никого не пускают. Но ты обязана увидеть его, ты его дочь, понятно? Увидишь его. Передашь книгу. Скажешь, что в
