Жан-Поль закрыл за собой дверь. Проходя позади хозяйки через холл, он приемом каратэ — ребром правой кисти — сильно ударил ее. Раздался слабый хруст, и женщина медленно осела на пол Жан-Поль опустился рядом на колени, пальцами стиснул ей ноздри, а ладонью другой руки зажал рот. Так он держал руки около минуты, потом поднялся.
— Все в порядке. Можно устанавливать ружья.
Они вдвоем втащили контейнер из коридора, заперли входную дверь и, убедившись, что в квартире больше никого нет, занесли его в гостиную, из окон которой был прекрасно виден двор Елисейского дворца.
— Ну я пошел, — сказал Беранже. — Желаю удачи.
— Чего тут дел-то, — отозвался Жан-Поль.
Он проводил Беранже до входной двери, снова запер ее и вернулся в гостиную, к контейнеру. Беранже тем временем спустился по лестнице, на ходу бросил консьержке «спасибо» и, выйдя на улицу, сел в фургон, который тут же тронулся с места. В машине он снял накладные усы и парик. Вскоре фургон остановился на одной из боковых улиц в северной части города. Водитель позвонил из автомата на борт «Марии Луизы» и сообщил, что покупка доставлена благополучно.
За это время Жан-Поль успел открыть картонную коробку и разложить ее содержимое на полу гостиной. Там были два противотанковых ружья марки «Армбраст-300», изготовленных в Италии по чертежам западногерманской фирмы «Мессершмит-Болков-Бом». К ним были приложены два бронебойных снаряда, способных с расстояния трехсот метров пробить 30-миллиметровую стальную пластину. Оружие было выбрано толково: оно действовало без сильной отдачи, без пламени, вспышки, без шума и без дыма. Идеальное оружие, чтобы стрелять из закрытого помещения, — большинство ружей такого калибра в подобных условиях опасно для стреляющего.
У Жан-Поля был большой опыт: в считанные минуты оба ружья оказались собраны и готовы к бою.
Теперь надо было как-то убить время. Он перетащил тело мадам Тьери в спальню, стер отпечатки пальцев со входной двери и принялся искать телевизор. В квартире его не оказалось, и он выругался про себя. Зато в кухне нашлись остатки цыпленка и немного фруктов — пригодится на ужин. Правда, к его великому неудовольствию, из выпивки тут оказалась лишь бутылка сладкого слабого вина. Спиртное бы пригодилось — не принимать же всерьез запрещение пить во время операций.
Он расположился на диване в гостиной, выкурил три сигареты, аккуратно загасив каждую о полированную поверхность низенького столика, вытянул ноги и проспал до восьми вечера. Разбудил его телефонный звонок. Трубку он снимать не стал, и телефон вскоре затих. Тогда он перерезал провод взятым в кухне ножом, принес в гостиную вино и еду и с аппетитом поел. Никакие операции на его аппетит не влияли. «Нервы? А где они, мать их…» Эту хвастливую фразу он любил повторять.
Час ночи, настало время действовать. Он все проверил: не заперта ли дверь на черную лестницу, работает ли его карманный фонарик и хорошо ли завязаны шнурки ботинок. Детали — это важно. Потом осторожно открыл окно и выглянул. Двое полицейских дежурили у входа в Елисейский дворец. Уличные фонари и лампы во дворе смутно освещали фасад дворца, построенного в стиле неоклассицизма, — отсюда до него примерно сто пятьдесят метров, половина того расстояния, на которое бьет его оружие. Никаких проблем!
Встав коленями на подоконник, Жан-Поль поднял одно из ружей к плечу. Второе, тоже заряженное, лежало слева, у колена. Каждое предназначено на один-единственный выстрел, потому и понадобилось их два, так настоял штаб: случалось, такое оружие отказывало, давало осечку.
Жан-Поль снял предохранитель, взял на мушку ступени дворца и нажал курок. Толчок, свист снаряда — значит, ружье исправно. Мгновение спустя прогремел взрыв — снаряд разбил отделанную камнем стену над лестницей. Жан-Поль отбросил сработавшее ружье, схватил другое. Между двумя выстрелами — оба снаряда угодили в стену — прошло едва ли пять секунд. Полицейский бросился во двор, раздались свистки, из сторожевой будки выскочили еще охранники. До Жан-Поля, когда он с черного хода выбегал из квартиры, донесся звон разбитого стекла и грохот осыпающихся камней.
В потемках он поднялся по служебной лестнице, держа в памяти план, который нарисовала Ингрид, и, не зажигая фонарика, повернул на верхнем этаже в коридор, отыскал четвертую дверь слева и оказался в туалете как раз в тот момент, когда открылась одна из дверей дальше по коридору: видно, кого-то из прислуги разбудили взрывы.
Жан-Поль вылез через окно на карниз, который огибал все здание вплоть до того места, где оно примыкало к такому же жилому дому, стоящему на соседней улице. Скупо посветив фонариком, он обнаружил чуть дальше открытое окно и, дойдя до него, спрыгнул в чью-то спальню. Пока он, светя фонариком, искал дверь, раздался испуганный вскрик, но когда обитательница комнаты решилась зажечь свет, незваный гость уже был в коридоре. По лестнице он спустился благополучно, никто его не видел. Оказавшись на улице, торопливо зашагал прочь, подальше от Фобур Сент-Оноре. По пути в пассаж Сен- Дени ему тоже никто не встретился.
— Говна пирога! — похвастался он, появившись в мастерской, где его ждали Ингрид, Виктор и Беранже.
— Здорово! — похвалила Ингрид. Она даже улыбнулась ему. Жан-Поль только взглянул на нее: он еще докажет этой суке, что есть на свете настоящие мужики.
Заголовок в парижском выпуске «Интернэшнл геральд трибюн» был набран самым крупным шрифтом: «ELYSEE PALACE SHELLED» — «Обстрел Елисейского дворца…
Серьезный ущерб. Пострадавших нет.
Означает ли это правительственный кризис?»
Генри Киссинджер, завтракавший в своем номере, положив перед собой газету, улыбнулся. Может, это и случайность, что такое произошло как раз перед его встречей с французскими лидерами, но лучшего времени для диверсии он и сам бы назначить не мог. Теперь никто не решится утверждать, будто ситуация под контролем. Куда уж тут! Если президентский дворец обстреливают чуть ли не в упор!
Он допил апельсиновый сок и принялся за кофе.
— Помяните мои слова — это коммунисты! — произнес адмирал Брубек, как только они встретились. — Палить по президенту республики — это же надо! Наверняка чертовы коммунисты.
— Вовсе не обязательно, — не согласился Киссинджер. — Им-то это совершенно ни к чему.
Он уже не надеялся, что ему удастся хоть в чем-то убедить адмирала, и бросил эти попытки. Ничего хорошего подобное упрямство не предвещало ни ЦРУ и никому другому.
В 9.45 в гостинице появилась аскетическая фигура Вэллата.
— Небольшие изменения в организации встречи, — кисло сообщил он. — Президент и премьер-министр примут вас в министерстве морского флота на площади Конкорд.
— Что, дворец не в порядке?
— Не то чтобы не в порядке, но предстоит уборка. В министерстве будет удобнее.
Лицо Вэллата осталось безучастным: американцев он терпеть не мог.
В министерстве их провели в комнату для конференций, где высокий потолок был расписан в стиле рококо — нимфами, сатирами и купидонами. Под всем этим великолепием их уже ждали президент и премьер-министр. Присущее президенту чувство превосходства и самоуважения подсказывало ему, что не следует с готовностью принимать советы, даже если они исходят от президента Соединенных Штатов и если в качестве советчика выступает сам знаменитый доктор Генри Киссинджер. И тем более странно ему, президенту республики, принимать у себя руководителя ЦРУ. Уж газеты постараются эту встречу расписать. Да и сам он чувствует, что для Франции тут никаких выгод не будет. Он обменялся рукопожатием с американцами, не явив на своем лице ни малейшего подобия улыбки. Его примеру последовал и премьер- министр. Американцы, с самого начала взявшие неодобрительный и строгий тон, также не улыбнулись. Вэллат с мрачно-официальным видом исполнял обязанности секретаря.
Когда они уселись — Вэллат с приготовленным блокнотом и нацеленной в него шариковой ручкой, — президент выдавил из себя несколько невнятных приветственных слов и попросил доктора Киссинджера изложить свое дело.
— Мне поручено лично самим американским президентом, — начал Киссинджер, — передать вам на словах, а не в письменной форме… — Он чувствовал, что французский президент предпочтет именно эту форму. — Речь идет о стабильности обстановки во Франции, которая для него… (и т.д. и т.п.). Недавние
