С утра мы начали чистку котла на «Святом Михаиле». В полдень нам неожиданно приказали перебраться на «Прибой».
– Мы, дяденька, только начали, – сказал Костя Чижов. – Зачем же переходить?
– Не ваше дело! – закричал механик. – Ступайте, куда посылают!
«Прибой», небольшой буксирный пароход, стоял у стенки в устье речки Соломбалки. Мы бродили по берегу, ожидая, когда нас позовут. У «Прибоя», охраняя штабель продолговатых ящиков, шагал солдат с винтовкой. По палубе ходил офицер.
Высунувшись из рубки, его слушал капитан буксира.
– К двенадцати часам чтобы все было готово! Вы слышите, капитан?
– Постараемся.
– За погрузкой я буду наблюдать лично, – резко сказал офицер. – Команде не говорить ни слова.
Он сошел на берег. Нас с Костей пропустили на пароход.
– Вечером поднимать пар будем, – сказал капитан старшему машинисту.
– Некуда торопиться, – ответил машинист. – Я отказываюсь, не пойду. Что с меня возьмешь!
– Не волнуйся, Ефимыч, на ветре громко разговаривать вредно, – сказал капитан, глазами указывая на солдата. – Конечно, с тебя ничего не возьмут. Зато тебе дадут… свинцовую штучку из этого запаса.
– Все равно не пойду. И кочегары отказываются.
– А они откуда знают о грузе?
– Не беспокойся, знают… А ну, молодцы, чего уши развесили! Давай в котел!
Мы спустились в машинное отделение. На небольших судах кочегарка не отделена от машины. Захватив шкрабки, щетки и обтирку, мы пролезли через горловину в котел.
– «Прибой» посылают вверх по Двине – оружие и патроны белым везти, – объяснил мне Костя, – а команде не хочется. Слышал, как они говорили? Я знаю: у этого машиниста брат арестован.
В котле было тесно и холодно. Огонь в топке погасили давно. Двухрожковая коптилка тускло освещала ряд дымогарных трубок и стенку котла. Я лежал, не имея возможности повернуться, и слушал Костю.
– А вдруг нас забудут, – голос у Кости глухой, тревожный, – или нарочно закроют! Задраят горловину, воды накачают и пар поднимут. Кочегар с «Пожарского» рассказывал – был такой случай, одного парнишку сварили…
Я представил себе такого же, как я, мальчика-котлочиста. Он разбивает в кровь кулаки о железную стенку котла, кричит. Но никто его не слышит. Лязгает гаечный ключ, крепящий крышку горловины. Уже работает донка и плещется вода. Кочегары готовят промасленную паклю для растопки…
Мне захотелось вылезть из котла на палубу, где свободно дышится, где ярко светит солнце и шумит в снастях свежий ветер. Мы проработали до позднего вечера.
– Забирай инструмент, – сказал Костя. – Пойдем сдавать.
Я высунул голову в горловину. По трапику в машинное отдаление спускался капитан. Наклонившись над верстаком, работал машинист.
– Баржу еще привели, – тихо сказал капитан. – На буксире, говорят, придется тащить. Каюту всю за грузили. Пломбу повесили. Только не выйдет! Вы готовы?
– Готовы, – ответил машинист. – В десять будет совсем темно. Тогда и уйдем. Не заметят.
– Матросы не придут. Помощник уже ушел… Если спросят, скажу команда разбежалась. Только, думаю, не удастся им спросить меня. Я, Ефимыч, с тобой двинусь. Мне в Архангельске пока делать нечего.
Капитан присел на ступеньку трапа и задумался. Машинист бросил напильник на верстак, подошел к капитану, зашептал:
– Ты уходи пораньше, а я останусь…
– Зачем?
– Пять лет на «Прибое». Понимаешь, жалко им оставлять. Открою кингстон… пусть все к черту… на дно вместе с ихними патронами!
Мне показалось, что машинист заплакал.
– Костя, что такое кистон? – спросил я.
– Не кистон, а кингстон. Это клапан так называется. Его откроешь – вода наберется в пароход, он и утонет.
Так вот что задумал машинист! А может быть, он тоже большевик?
Через горловину я внимательно рассматривал лицо машиниста. Лицо было небритое, добродушное.
– Ну, вылезай, что же ты! – толкнул меня сзади Костя.
Мы вылезли из котла. Машинист дружески хлопнул Костю по плечу. Из Костиной куртки поднялось облачко пыли.
– Бегите домой, чумазые!
– А принимать не будете?
Машинист махнул рукой
