Глаза у Матроски закрыты, и вид у него такой равнодушный, словно ему ровным счетом наплевать, что о нем говорят. Хитрюга!
Матроско остарел и уже давно не играет со мной. Зато мышей он ловит по-прежнему ловко. Но больше всего Матроско любит свежую рыбу.
– Наш Матроско баловень, – говорит дед. – Он что покойный капитан с «Ксении». Ни один кок[5] ему с первого раза угодить не мог.
Я знаю, что «Ксения» – пароход, но нарочно спрашиваю:
– «Ксения» – шхуна такая была, что ли?
– Не-ет, «Ксения» – пароход, железный… На шхунах капитаны не разборчивы, все едят. Народ помор ский, простой.
– А кто, дедушко, шхуны делает? Плотники?
– Корабельные мастера шьют.
– А ты бы, дедушко, мог шхуну сделать, а?
– Шхуну одному не сшить. Тес надо. Дела много…
– Нет, дедушко, не большую, а такую… вот такую… Я показываю руками игрушечные размеры.
– Это что же за шхуна! – усмехается дед. – Для модели…
– А ты, дедушко, обещал. Сделаешь? Я тебе тоже что-то сделаю… Я тебе, знаешь, принесу… Не знаешь? Кошку найду. На рублики выменяю и принесу.
Кошка – маленький якорь. В прошлом году дед утопил свою кошку. А рыбаку без кошки никак нельзя. Что за рыбная ловля без кошки!
Но дед не соглашается. Он сделает шхуну, а кошки не надо. Может быть, ворованная. Придерутся – потом ходи и разбирайся, кто прав, кто виноват. Ему чужого не надо.
Мне все равно, лишь бы шхуна была.
Дед сидит на низенькой скамеечке, которую он сделал сам. Он хороший плотник. Каждый матрос должен быть плотником. Волосы у деда взлохмачены, ворот парусиновой рубахи расстегнут. Починяя свои рыбацкие сети, он поет тягучие поморские песни.
В песнях оживает Поморье – старинные посады, рыбацкие становища, беломорские промыслы.
Я упрашиваю деда рассказать о Поморье.
– Недосуг, – отмахивается дед. – Время ли теперь сказки сказывать! Ужо весна подойдет, на рыбалку поедем, там хоть весь день рассказывай. А на рыбалку-то нам с тобой бы на Белое море! Раздолье!
Я помалкиваю, слушаю. Не хотел дед рассказывать, да забылся. А мне это и нужно.
– Мы бы с тобой далеко в море, как бывало, пошли. С поветерью да с парусом, на карбасе. Там ветер рассолом морским обдаст, здоровья добавит – крепок станешь, что кнехта [6] на палубе держаться будешь! А рассказчиков тебе там слушать не переслушать. Сарафанов, повязок, кокошников смотреть не насмотреться. Любо, как девки у моста в хоровод сбегутся, песни за играют. Рубахи белые – снегу ровня. Ленты – такого цвету в радуге не увидишь. А лес у моря – только мач ты на парусники ставить. Лапы у сосен широкие, тяжелые, медвежьи…
Хорошо слушать деда Максимыча!
Зимой по вечерам дед ходит зажигать фонари.
Уже совсем темно. Мы выходим на улицу. Опять подморозило.
– У-у… Звезд сколько! – удивляюсь я.
– Столько ли еще бывает, – равнодушно отвечает дед.
– Дедушко, а всего-навсего сколько звезд на небе? Тысяча будет?
– Поболе будет.
– Миллион?
– И миллиона поболе.
– А миллион миллионов будет?
– Должно, будет, не считал.
– А кто считал, дедушко?
– В академиях, говорят, считали.
Академия – это очень большой красивый дом. Люди, живущие в этом доме, называются профессорами. Они все время считают, рисуют и учатся. Так говорит Костя Чижов. Дед Максимыч почему-то с недоверием относится к академии.
– У нас в Поморье и без академии по звездам курс прокладывали.
– Дедушко, а кто звезды выдумал? Бог?..
Ничего я не пойму! Мать говорит, что звезды выдумал бог. Костя говорит, что звезды открыли профессора. Дед усмехается, но молчит. Он, конечно, знает, кто выдумал звезды!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
