Но немцы наседали. У Русакова в кожухе пулемета вскипела вода. Позади, за огневой позицией, в укрытии метался в бреду тяжелораненый ефрейтор Бочаров – первый номер. Командир отделения сержант Русаков сам лежал у пулемета.
«Выстоять!» – одна мысль владела в этот момент сержантом. В окаменевшем лице, в слитых с рукоятками пулемета руках, во всем напряжении тела было одно: выстоять! Разве не об этом же думал сейчас и второй номер пулеметного расчета!
Но патроны были на исходе. И это означало приближение конца.
Пулеметная лента судорожно гнала патроны в приемник. И каждый патрон словно отсчитывал дольку оставшейся жизни.
Должно быть, подносчик Семенов, отправившийся на патронный пункт, погиб.
Оставалась одна, последняя лента.
Русаков – фронтовик с первых дней войны – хорошо знал цену последней ленты, последней винтовочной обоймы, последнего пистолетного патрона.
Фашисты надолго залегли. Они выжидали того тягчайшего для советских пулеметчиков момента, когда прогремит последний выстрел. Они старались вызвать напрасный огонь. Но Русаков был опытным пулеметчиком. Он рассчитывал и берег каждый патрон.
Между тем, когда пулеметный расчет Русакова отбивался от разъяренных фашистов, патроноподносчик Семенов подползал к патронному пункту. Он попал в полосу минометного огня. Осколки располосовали его ватированную куртку. Широкий след крови тянулся далеко позади. Кровь заливала валенок, набухло кровью белье. А Семенов полз и полз. С каждой минутой он все больше ослабевал. На мгновение он потерял сознание. Но сразу же очнулся, даже приподнялся, пытаясь вскочить на ноги. Острая боль в ноге и слабость от потери крови уложили его на снег.
В этот момент его заметили.
– Скорее патроны расчету! – прошептал он.
И вот впервые на волокушу упряжки Анисимова были уложены плоские коробки с пулеметными лентами.
Собаки стремительно пронеслись через открытое поле и оказались на берегу озера. Низко пригибаясь, укрываясь за кустарниками, Анисимов бежал впереди упряжки. Лыжи ежеминутно натыкались на кочки. Вожатый сбросил лыжи и, проваливаясь по колено в снежные сугробы и задыхаясь, продолжал бежать.
Волокуша прыгала на кочках, громыхая наскоро уложенными коробками.
Анисимова поразила тишина. Неужели пулеметчики погибли?
Он побежал еще быстрее. Неожиданно слева дробно застучал пулемет. Пули просвистели совсем близко.
Анисимов упал. Приникли к земле и собаки.
– Сюда! – услышал Анисимов.
Только сейчас он заметил пулеметчиков. Длинная пулеметная очередь нарушила тишину. Это Русаков, узнавший о привезенных патронах, вне себя от радости, погнал без перерыва остатки теперь уже не последней ленты.
Немцы попытались пойти в атаку на огневую позицию станкового пулемета, но не выдержали огня и снова залегли.
– Попробовали! – злорадно закричал Русаков. – Рано радовались!
Собаки лежали в кустах, пережидая, когда вожатый позовет их в обратный путь. Малыш слизывал с веток чистый затвердевший снег.
Прошло минут двадцать, может быть, полчаса.
Вдруг справа на озере раздалось раскатистое «ура».
– Ура-а! – закричал Русаков.
Немцы побежали. И снова над озером, над берегом и лесами рассыпался горох длинной очереди русаковского пулемета.
Анисимов видел, как бойцы, преодолев по льду озеро, занимали деревню. Сильный ветер дул на озеро, и трескотня пулеметов, винтовок и автоматов была едва уловимой.
Сержант Русаков все еще лежал у пулемета. Немцы поспешно и далеко отошли, боясь остаться отрезанными от своей роты, выбитой из деревни.
Наконец сержант поднялся и вздохнул:
– Все!
Потом он подошел к упряжке.
– Спасли, дорогие мои, – проговорил он и обхватил Юнту. Потом прижал к себе Малыша, тряхнул ему лапу и чмокнул в нос. Малыш удивленно смотрел на сержанта, ласково гладившего собак.
– Еще три минутки – и патроны закончились бы!
Сержант лег на снег, усталый, с серым от копоти лицом.
Тем временем Анисимов с помощью другого солдата уложил раненого ефрейтора на волокушу.
Собаки вскочили.
– Ложись! – приказал Анисимов. – Нужно перекурить.
