поступать как ему заблагорассудится.
— О, нет, друг мой, — возразил Септах Мелайн. — Он правитель, да, но не абсолютный тиран. Он подчиняется указам понтифекса, как и все мы, и в какой-то мере подотчетен также и совету. Объявить крупного правителя, такого как Дантирия Самбайл, преступником и не привести никаких доводов собственному совету — этого не позволят даже короналю.
— Ты же знаешь, почему нам приходится так поступать, — с упреком произнес Гиялорис.
— Да. Потому что есть один важный факт, который скрыли от всей планеты, не считая нас пятерых, присутствующих здесь, и Теотаса, которого здесь нет. — И Септах Мелайн кивнул в сторону Мондиганд- Климда и Абриганта, тех двоих, кто лишь недавно узнал правду о том, что произошло в тот день у Тегомарского гребня. — Но мы тем глубже увязаем в двусмысленностях и уловках и в откровенной лжи, чем дольше пытаемся сохранить эту тайну.
— Оставь, Септах Мелайн, — приказал Престимион. — У меня нет ответа на твои вопросы. Могу лишь сказать, что если совет будет настаивать на получении информации о преступлениях Дантирии Самбайла, я буду изворачиваться и лгать, если понадобится. Но мне это нравится не больше, чем тебе. Вот возвращается Навигорн, так что прекрати.
Когда Навигорн уже был в дверях, Абригант сказал:
— Еще одно, брат: если ты поедешь на юг, в Аруачозию, прошу позволения сопровождать тебя часть пути.
— Только часть?
— Есть одно место под названием Скаккенуар, о котором мы недавно говорили, где можно получать полезные металлы из стеблей и листьев тамошних растений. Оно находится на юге, где-то к востоку от Аруачозии, может быть даже к востоку от Вриста. Пока ты там будешь охотиться за Дантирией Самбайлом, я проведу поиски в Скаккенуаре.
— Вижу, ничто не может удержать тебя от этой затеи, — с легкой насмешкой ответил Престимион. — Но содержащие металл растения Скаккенуара — чистая фантазия, Абригант.
— Разве мы знаем это наверняка, брат? Позволь мне поехать и посмотреть.
Престимион снова улыбнулся. Абриганта невозможно обескуражить.
— Давай поговорим об этом после. Сейчас не время. Ну, Навигорн, ты пришел в себя? Вот, выпей немного вина. Оно успокоит твою душу. Теперь вот что. Когда Навигорну стало плохо, я как раз собирался сказать, что понтифекс Конфалюм напомнил мне о моем долге навестить его в новой резиденции, и поэтому…
В тот вечер, когда они вдвоем ужинали в апартаментах короналя, Септах Мелайн сказал Престимиону:
— Я вижу, тебя мучает проблема той великой тайны, которую мы храним, и знаю, сколько страданий она тебе доставляет. Как мы решим эту проблему, Престимион?
Они сидели напротив друг друга в алькове личной столовой Престимиона, на семиугольном возвышении, отделенном от остального помещения семью ступенями из прочного черного «огненного дуба» и украшенном вышитыми коврами тысячелетней давности из разноцветного шелка с золотыми и серебряными нитями, на которых были изображены сцены верховой и ястребиной охоты.
— Если бы я знал ответ на этот вопрос, — ответил Престимион, — я бы его тебе сообщил еще днем.
Септах Мелайн некоторое время смотрел на жареного каспока на своей тарелке — редкий деликатес, сладкая, как свежие ягоды, белая рыба из северных рек, — к которому едва прикоснулся. Он сделал глоток вина, потом еще глоток, побольше.
— Ты хотел исцелить боль всей планеты, как говорил мне тогда, начисто стерев воспоминания о войне.
Чтобы позволить каждому начать все сначала. Да, все это очень хорошо. Но всеобщее помешательство, последовавшее за…
— Послушай, — прервал его Престимион. — Я в ответе за это помешательство. И за все остальное, что случилось с планетой с тех пор, как я принял власть, и за все, что произойдет при моей жизни. Я — корональ, и это означает прежде всего бремя ответственности за судьбу планеты. И я готов его нести. — Септах Мелайн попытался ответить, но Престимион, не слушая его, продолжал:
— Нет, позволь мне высказаться. Неужели ты думал, что в моем представлении носить корону значит только устраивать большие процессии, роскошные банкеты и сидеть здесь, в просторных залах Замка, среди древних ковров и статуй? Когда я принял решение у Тегомарского гребня избавить мир от памяти о войне, оно было поспешным и, возможно, не правильным. Но это мое собственное решение, и в то время для него имелись веские основания, оно и сейчас еще кажется мне не столь уж порочным. Это похоже на утверждение человека, которого мучит чувство вины?
— Ты сам сегодня произнес это слово. Помнишь?
«Вот еще одна моя вина».
— Мимолетная слабость, только и всего.
— Не мимолетная. И не такая уж слабость, Престимион. Я читаю в твоей душе не хуже любого мага. Каждое новое сообщение о случаях помешательства причиняет тебе боль.
— А если и так, стоит ли портить такой чудесный ужин, чтобы сказать мне об этом? Боль со временем проходит. Этот каспок доставлен стремительными курьерами с берегов Синталмондской бухты для нашего с тобой удовольствия, а ты позволяешь нежнейшему куску рыбы превращаться в старую подошву на тарелке, утомляя меня такими разговорами. Ешь, Септах Мелайн. Пей. Уверяю тебя, я готов терпеть те неудобства, которые принесут последствия моего решения, принятого у Тегомарского гребня.
— Ладно, — сказал Септах Мелайн. — Разреши мне тогда перейти к сути дела. Если тебе приходится терпеть и страдать, почему ты приговорил себя к необходимости страдать в одиночку?
Престимион непонимающе посмотрел на него.
— О чем ты говоришь? Почему в одиночку? У меня есть ты. У меня есть Гиялорис. У меня есть Мондиганд-Климд, дающий мне мудрость и утешение, с помощью обеих своих голов. У меня есть крепкие братья. У меня…
— Тизмет не воскреснет, Престимион.
Откровенные слова Септаха Мелайна Престимион воспринял, словно пощечину.
— Что? — переспросил он после секунды ошеломленного молчания. — Неужели тебя тоже охватило безумие если ты произносишь подобные глупости? Да, Тизмет мертва и никогда не воскреснет. Но…
— Ты собираешься провести остаток жизни в трауре?
— Никто, кроме тебя, Септах Мелайн, не посмел бы говорить так откровенно.
— Ты меня хорошо знаешь. И я говорю действительно откровенно. — Невозможно было уклониться от пристального взгляда настойчивых голубых глаз Септаха Мелайна. — Ты живешь в ужасном одиночестве, Престимион. Было время, в те несколько недель перед битвой у Тегомарского гребня, когда ты казался полным новой жизни и радости, словно часть тебя, давно отсутствующая, встала на место. Этой частью была Тизмет. Всем нам у Тегомарского гребня было ясно, что нам предназначено судьбой разгромить мятежников Корсибара в тот день, потому что ты был нашим лидером и тебя окружала аура неуязвимости. Так и случилось; но в час победы Тизмет погибла, и для тебя с тех пор все изменилось.
— Ты не сказал мне ничего, чего я бы еще…
Септах Мелайн хладнокровно перебил короналя, невзирая на его титул.
— Дай мне закончить, Престимион. Тизмет умерла, и для тебя это было концом света. Ты бродил по полю битвы, словно проиграл войну, а не завоевал трон в тяжком сражении. Ты приказал стереть воспоминания, словно тебе необходимо спрятать обстоятельства, сопровождавшие твое восхождение на престол, от всего мира, — а кто мог возразить тебе в тот момент? В самый день твоей коронации я нашел тебя, погруженным в отчаяние, в зале Гендигейла, и ты говорил мне такие вещи… Никто бы мне не поверил, если бы я их повторил кому-то еще: правление, сказал ты, означает для тебя лишь долгие годы безрадостного труда, а потом еще некоторое время жизни в мрачном Лабиринте в ожидании смерти. Причину такого отчаяния я вижу исключительно в потере Тизмет.
— А если и так, что тогда?
— Ты должен выбросить Тизмет из головы, Престимион! Разве ты этого не понимаешь? Ты будешь
