Еще один раскат грома; сильнее первого.
— Я только что узнал… Они ушли. Все войско бегом умчалось прочь от реки.
— Ушли? — растерянно переспросил Престимион. — Но что…
— Посмотрите туда, — прервал его Свор, — Дамба!.. Бум! Бум! Бум!
На гребне дамбы теперь не было ни единого человека. Вместо часовых над ним поднялись красные отблески, похожие на свет угасающих головней костра, и сразу же по белой бетонной стене пробежала темная трещина, похожая на треугольную стружку.
Бум! Еще громче.
— Престимион! Они взрывают дамбу! — срывающимся голосом прокричал
Свор. — Они решили обрушить на нас озеро!
— Но ведь при этом смоет сотню деревень… — начал было Престимион и не закончил фразу, замер с раскрытым ртом при виде рушащейся в феерическом свете взрывов дамбы и невероятной водяной стены, неудержимо устремившейся в темноте вниз по долине — на всех его людей.
Часть пятая
КНИГА ВОЛШЕБНИКОВ
1
Это, наверно, самое мрачное место во всем мире, думал Престимион, за исключением, может быть, лишь тех ужасных пустынь Сувраэля, которых, по слухам, старалось избегать любое находящееся в здравом уме мыслящее существо.
В свой черный час он шел по серой земле. Небо над головой было серым, сухая земля под ногами была серой, даже сам ветер, ревущими порывами налетавший с востока, был серым от пыли плодородного ила. Цветом обладали здесь лишь растения; казалось, что они с яростным ожесточением пытаются бороться со всеобщей серостью. Большие твердые выпуклые грибы мертвенно-желтого цвета взрывались облаками сверкающих зеленых спор всякий раз, когда он наступал на один из шариков, редкая жесткая зазубренная трава была вызывающе пунцового цвета, высокие и тонкие, как копья, деревья имели сверкающие синие шиповатые листья, с которых, стоило путнику неосторожно приблизиться к дереву, срывался дождь вязкого розового сока, обжигавшего подобно кислоте.
Далекий горизонт ограждала цепь невысоких меловых холмов, напоминавших выщербленные зубы. Окруженная ими равнина была плоской, сухой и всем своим обликом говорила, что ничего хорошего здесь ожидать не приходится. Здесь не было ни озер, ни рек, ни ручьев, лишь кое-где сквозь трещины покрытой белесой коркой земли просачивались скудные струйки солоноватой воды.
Он шел уже давно, столько дней, что потерял им счет. Его язык пересох и распух от жажды, а веки настолько воспалились, что ему временами казалось, будто он смотрит на мир сквозь щелочку в жалюзи. Он непрерывно обливался потом, вездесущая пыль приставала к липкой коже и затвердевала плотной коркой, удары солнечного света металлическим звоном отдавались в голове. А перед мысленным взором снова и снова, почти без перерывов, возникала картина катаклизма, который уничтожил армию и лишил его самых лучших, самых дорогих друзей.
Беспощадная белая стена воды, срывающаяся на них с высоты, и кувыркающиеся в потоке, словно игрушки, огромные куски Мавестойской дамбы…
Ржание перепуганных скакунов, сбрасывающих всадников и панически разбегающихся в разные стороны… Пехотинцы, отчаянно пытающиеся взобраться на склон… Крики, далеко разносящиеся в ночи… Грохот падающей воды, ужасный звук, будто сама Великая луна летит на них с небес, чтобы сокрушить всех…
Престимион никак не мог до конца понять, как ему самому удалось пережить разрушение дамбы. Он четко помнил первый пенный язык воды, протянувшийся к нему по земле, помнил также мчавшийся следом поток. Его скакун, отчаянно пытавшийся устоять, лягавший воду, которая начала окружать его… После этого в воспоминаниях наступал… нет, не провал, но туман, не позволявший разглядеть подробности. Он помнил, что был не в силах управлять скакуном или успокоить его и в конце концов выпал из седла и его унесло потоком прочь от тонущего животного. А что потом? Он плыл? Да, ведь он каким-то образом смог удержаться на груди стремительно нараставшего наводнения, пробиться сквозь его бурю, сквозь гигантские водяные валы, то и дело обрушивавшиеся на него, словно валуны, и пытавшиеся утащить его в глубину. Вновь и вновь вода накрывала его с головой, обжигала измученные легкие, но он все же продолжал бороться. Но никаких подробностей этой борьбы — вообще ничего — в его памяти не сохранилось. Он помнил лишь, как выбрался наконец на сухую землю, которая всего час назад была верхом скалистого обрыва, тянувшегося вдоль русла реки, и бесконечно долго лежал там, задыхаясь и выблевывая всю ту воду, которую ему пришлось проглотить.
А затем в долину спустились люди Корсибара. Они разыскивали уцелевших после наводнения мятежников и резали их, словно свиней.
Он понятия не имел, как ему удалось избежать этой участи. Все его оружие утонуло. Вероятно, он смог укрыться под каким-то нависающим выступом или в кустах. Он помнил лишь, что ему удалось выбраться оттуда живым. Что он шел прочь от места несостоявшейся битвы, от края воды, вдоль которого метались яростно кричавшие воины и где тела мертвых и тяжело раненных людей — его людей — устилали землю, словно солома.
Престимион не в первый раз созерцал этот мрачный пейзаж торжества смерти. Он знал, что уже видел его однажды: давно, в замке Малдемар, в милой мирной и спокойной библиотеке своей матери, в миске, куда маг Галбифонд налил какую-то светящуюся жидкость. Галбифонд бормотал заклинания и показывал ему это самое поле битвы, эту самую сцену ужасного, потустороннего хаоса. Престимион тогда не знал, чьи армии сражались в том видении, но теперь было ясно, что одним войском командовал Корсибар, а другим он сам, и что Корсибар, совершив чудовищно злое деяние, вышел победителем.
Но сам он пережил и наводнение, и последовавший за ним разгром. Мысленным взором он видел себя со стороны: вот он плетется, хромая, прочь от поля битвы, на котором уже не осталось ничего, кроме следов несчастья; бредет невесть куда, в тихие места, где не будет никого — ни друзей, ни врагов; карабкается по какой-то крутой дорожке в скалах, которая ведет его вверх по течению реки, мимо разрушенной дамбы, мимо палисадов лагерной стоянки войска Корсибара.
Он один в лучах ужасного рассвета, пришедшего на смену еще более ужасной ночи. Престимион смотрит вниз, оглядывается назад и думает:
Тарадат? Абригант? И еще: Свор? Гиялорис? Септах Мелайн?
Зачем он вообще захотел стать короналем? Разве не был он достаточно счастлив как принц Малдемарский? Два его брата почти наверняка мертвы, три его дорогих друга уничтожены наводнением, тысячи людей, поддерживавших его, лишились жизни — ради чего? Ради чего? Неужели ради того, чтобы он мог сесть на огромный кусок черного опала, пронизанный рубиновыми прожилками, вместо какого-то другого человека, чтобы люди становились на колени и делали перед ним глупые жесты и слушали с торжественными лицами его приказания?
Он был раздавлен, ошеломлен той смертью и разрушением, к которым привело его намерение вырвать корону у Корсибара. Сколько народу погибло за это? Его высокомерные претензии превратили в мучеников тысячи хороших людей. Маджипур никогда не был воинственным миром; после умиротворения меняющих форму — уже семь тысяч лет — его люди жили в покое и счастливой гармонии, а те, кто имел воинственный характер, могли найти разрядку на турнирных аренах и в других подобных спортивных состязаниях. Но теперь — о Божество! — из-за его решения, что управлять должен он, а не другой, в этот мир пришла война, и люди, которым предстояло прожить много долгих счастливых лет, оказались в могилах.
Теперь ему не оставалось ничего, кроме как идти дальше в эту неведомую страну в надежде укрыться от ярости людей Корсибара, найти какое-нибудь безопасное место, где он мог отдохнуть, прийти в себя, а потом решить, как проводить дальше отведенное ему время независимо от того, сколько его осталось.
В этот день и в следующие единственной пищей Престимиону служили корни, листья и мелкие, белые, едкие на вкус плоды. А потом ему все же удалось перевалить через гряду меловых холмов, и на той стороне местность немного изменилась, земля стала бледно-коричневой с красноватым оттенком, что служило, возможно, признаком плодородия. Путь ему преградила мутная от ила речка, разделенная на три рукава; она текла с востока на запад. Растения на берегах реки имели светло-зеленую листву, на некоторых из них росли пухлые бледно-лиловые плоды с морщинистой кожурой. Престимион попробовал один, немного
