подождал — никаких признаков отравления — съел на ночь еще несколько, а когда утром проснулся живым и здоровым, то набрал плодов про запас, сколько поместилось за пазуху.
Это была суровая дикая местность. Он понятия не имел, как она называлась. Опасности здесь скрывались повсюду. Он споткнулся о торчавшую ветку, чуть не упал, а когда восстановил равновесие, то увидел себя на краю ямы, со дна которой сверкали красные глаза и крепкие желтые когти. Немного позже в тот же день вдруг неведомо откуда примчался странный зверь с длинным телом и прогнутой, как седло, спиной, покрытый несокрушимой на вид чешуей. Чудовище на ходу размахивало, как дубинкой, головой с маленькими невыразительными глазками на длинной шее, но, к счастью, пробежало мимо, по-видимому решив найти себе более сочную добычу. Потом он увидел комично подпрыгивавшее существо с веселыми золотыми глазками и крохотными передними лапками, но в хвосте у него оказался шип, и зверек впрыскивал из него яд в пухлых серых ящериц, на которых охотился. А на следующий день или через день ветер принес рой крылатых насекомых, сверкавших на солнце, как граненые самоцветы. Они заполнили воздух туманной взвесью; птица, влетевшая в нее, вдруг сложила крылья и камнем рухнула на землю.
Потом ландшафт вновь изменился. Теперь он представлял собой безжалостно пересеченную местность, изрезанную оврагами и крутыми ущельями. Мир выставил здесь напоказ свои кости, темные угловатые полосы, торчавшие из мягкого красноватого песчаника. Стелющиеся кустарники с белыми пушистыми листьями, покрывали землю, словно меховой ковер. Кое-где росли большие деревья с толстыми черными стволами и широкими раскидистыми кронами с густой желтой листвой.
Там, в тихом месте на дне глубокого ущелья, он наткнулся на деревню, в которой жили исключительно гэйроги — похожие на рептилий существа с серой чешуйчатой кожей и раздвоенными быстрыми ярко-алыми языками. Несколько сотен этих существ расселились вверх и вниз по ущелью на добрых две мили. Видимо, им нравилась эта сухая страна; гэйроги вообще часто поселялись в очень неприветливых частях Маджипура, которые напоминали им о давно покинутом родном мире.
Местные жители оказались довольно дружелюбными, Они дали Престимиону место, где он смог выспаться, дали своей пищи, которая оказалась вполне съедобной, хоть и странной на вкус, ему удалось даже приобрести у них лук и несколько стрел, чтобы охотиться, и мешок, куда он сможет сложить продовольствие, отправляясь в дальнейший путь.
О короналях и гражданской войне местные жители не знали вообще ничего. Имена Престимиона и Корсибара и даже Конфалюма и Пранкипина ничего для них не значили. Они жили здесь, словно на другой, принадлежавшей только им планете.
Он спросил их, где находится, и из-за грубого шипящего акцента гэйрогов с трудом понял их ответ:
— Это город Валмамбра, здесь начинается пустыня, в честь которой он назван.
Престимион услышал это название, и, словно повернулся невидимый ключ, в его памяти отворилась еще одна дверь.
Валмамбра!
Снова он вернулся мыслями в прошлое, в другую жизнь, в тот час, который он тогда провел в тихой материнской библиотеке в замке Малдемар. Там были его мать и сутулый седой маг Галбифонд. Миска с мутноватой жидкостью, в которой Галбифонд показал ему — каким образом? — это чрезмерно точное изображение битвы, нет — истребления его войска солдатами Корсибара на берегах Ийянн.
Но у этого видения была и вторая часть, вспомнил Престимион. Изображение поля битвы исчезло; в миске показался какой-то мрачный и суровый пейзаж, даже более суровый, чем в тех местах, которые он недавно преодолел. Разбросанные зубчатые холмы. Красноватая почва, острые, похожие на клыки валуны. Кривые стволы редколистных сцамбровых деревьев, корчащиеся на фоне безоблачного неба. Сцамбра, так называется это дерево, которое растет только в пустыне Валмамбра, и нигде больше. И крошечная фигурка человека, устало бредущего через пустыню, усилием воли заставляющего себя делать каждый следующий шаг. Невысокий человек с хорошей осанкой, золотистыми, коротко подстриженными волосами, в рваном камзоле, с мешком за плечами, к которому привязан лук и несколько стрел: это он сам. Галбифонд дал ему возможность увидеть все это тогда, в замке Малдемар. Это он, одинокий усталый беглец, бредет пешком через Валмамбру в город волшебников Триггойн. Триггойн, где, как однажды во сне открылось Свору, Престимион мог бы узнать, как получить корону, которую он утратил, еще не успев ее обрести.
Галбифонд уже давно показал ему все это в неимоверных глубинах своей миски — сражение, разгром, путь на север через пустыню — и теперь все это по очереди сбывалось.
Значит, он должен волей-неволей следовать за своей судьбой.
— У меня есть дела в Триггойне, — сказал он гэйрогам, жителям деревни
на краю пустыни, которую, как он теперь точно знал, ему следовало пересечь. — Вы не могли бы рассказать мне, как найти дорогу, которая ведет туда?
Валмамбра была точь-в-точь похожа на то место, которое показал ему Галбифонд в магическом видении — холмы, валуны, немногочисленные причудливо изогнутые деревья, цепляющиеся корнями за красноватую почву. Но миска могла лишь показать ему пустыню, но не могла заставить ее почувствовать. А теперь Престимион ее чувствовал. Ему казалось, что он шел через пустыню почти все время с самого начала своего бегства на север, но теперь он видел: то, что он принял за пустыню, было просто ухоженным парком, чуть ли не раем, по сравнению с Валмамброй. Ибо та местность, которую он уже оставил позади, была всего лишь засушливой страной и пустовала только потому, что никто не потрудился обжить ее. Тогда как Валмамбра была пустыней в полном смысле этого слова и оставалась необитаемой потому, что была на самом деле непригодна для жизни.
Фиггойн, сказали ему гэйроги, лежит на противоположной стороне пустыни, точно на севере. Ему нужно лишь присматриваться к звездам по ночам, чтобы Фасейл была по правую руку, Фасилин — по левую, а белый свет Тринаты всегда оставался впереди. Через некоторое время у него на пути должна была оказаться небольшая деревня под названием Джаггерин, еще одно поселение гэйрогов — единственный населенный пункт внутри Валмамбры. Жители Джаггерина смогут поточнее объяснить ему дорогу в Триггойн.
По рассказу это показалось не слишком сложным. Но гэйроги, также как и некогда Галбифонд, не смогли помочь ему заранее понять суровый нрав Валмамбры. Не рассказали ему о беспощадной сухости этой земли, где можно было идти три дня, не видя ни капли воды, а когда все же попадался долгожданный источник, то он оказывался соленым. О воздухе, столь же сухом, как и песок под ногами, от которого спекались ноздри, распухал и трескался язык. О дневной жаре, которая, как казалось Престимиону не уступала легендарному зною песков Сувраэля. О холодных ночах, когда прозрачный воздух за считанные часы отдавал небу все тепло, которое успевал набрать за день, и вынуждал путника дрожать, скорчившись в первом попавшемся — если оно попадалось — укрытии. Об отсутствии пищи, когда в течение двух или трех дней подряд попадались только жалкие крохотные высохшие ягоды, да стебли какого-то низенького, пригнувшегося к земле растения с колючими листьями, и лишь иногда — очень редко — удавалось утолить непрекращающийся голод волокнистым мясом маленького серого прыгающего существа с ушами, превышавшими размером голову. Слух у этих представителей животного мира, которые, как казалось, были единственными обитателями этих мест, был настолько чутким, что Престимиону ни разу не удалось подкрасться хотя бы к одному из них. Все же время от времени он замечал зверька, неподвижно сидевшего на склоне какого-нибудь бесплодного оврага, и стремительно выпускал стрелу в том направлении, в котором, как ему казалось, тот должен будет броситься, заслышав свист металла в воздухе. Только так ему удавалось убивать их.
Триггойн, как ему объяснили, находился на противоположном краю пустыни, но пустыня, казалось, не имела ни конца, ни края. Престимион сильнее и сильнее слабел, а Валмамбра предъявляла все возраставшие требования к его и без того уже донельзя измученному телу. Пищи и воды, которую ему удавалось найти, было в несколько раз меньше, чем требовалось для поддержания тающего запаса сил. У него случались приступы лихорадки и головокружения, когда мир перед его глазами шатался и подпрыгивал, словно волны штормового моря. Его зрение помутилось, и он не мог больше добывать себе пропитание при помощи лука и стрел. Его ступни распухли, а колени не сгибались, так что каждый шаг отзывался мучительной болью. От безжалостного солнечного света в голове возобновился звон, который никак не желал прекращаться. Ему мерещились раскаты грома здесь, в месте, которое от начала времен не знало дождей. Солнце окружали огромные, в полнеба, мерцающие кольца зеленого света, хотя, может быть, это лишь грезилось ему. На спине и плечах появились волдыри от солнечных ожогов. Однажды, не в силах идти
