Мир, в котором люди занимают друг у друга сто пятьдесят рублей, был ему глубоко неприятен. А от людей, живущих в нем, считал он, можно испачкаться или даже заразится.
Смирнов понял, что перегнул палку, и сказал:
– Вы не верьте всему, что от меня услышите. Я иногда привираю.
И, зашептал в ухо парню:
– Понимаете, этот камень стоит не полторы тысячи, как указано на ценнике, а много больше… Если бы я смог купить его и продать в Москве, то я крупно наварился бы. Тысячи на две, точно.
– Так что эта штука приносит своему владельцу? – спросил парень, вновь обратив взор на камень.
В голову ничего не приходило, и Смирнов стал тянуть резину.
– Это очень редкая разновидность метаморфического эпидота. Смотрите, как он благородно уплощен, какие у него пронзительно-резкие грани, как он таинственно полупрозрачен… Вам не кажется, что он божественно функционален, что в нем скрыто определенное предназначение?
Парень поднял глаза, и Смирнов, прочитав в них: 'Не болтун ли ты, батенька?', нашелся:
– И знаете, какое у него предназначение? Большие несчастья он… он… превращает в маленькие. Или вообще ни во что. – Именно из-за этого средневековые алхимики благоговейно называли его нихилитом потому что по-латыни 'nihil' – это ничто…
– Не понял… Что это значит?
– Что вы имеете в виду? – Смирнов соображал, что говорить дальше.
– Ну, насчет несчастий?
– Каких несчастий?
– Которые этот камень превращает в маленькие.
– А! Это, знаете ли, просто. Представьте, вы попали в автомобильную катастрофу. Представили? – Парень посмотрел странно. Рябь неприязни прошла по его лицу. – Так вот, без этого камня в нагрудном кармане вы погибли бы от травм, несовместимых с жизнью, а с ним вас, обгоревшего, отправят в больницу с множественными переломами. Чувствуете разницу?
– А откуда вы все это знаете? – глаза парня дырявили его, оставаясь неподвижными.
Смирнов понял – перед ним хищник. Стало не по себе, понеслась околесица:
– Видите ли, я – геолог, работал по всему миру. В том числе и на Тибете, пустыне Наска, в Лхасе, у ацтеков и майя. Голова кругом идет ото всего, что я узнал и что испытал. Кстати, вот этот шрам на запястье у меня остался от одного чудом сохранившегося ацтека. Я сказал 'одного ацтека', потому что на Земле он остался один. Он использовал мою кровь – почти литр выкачал, – для гадания на будущее. И знаете, что он мне сказал? Он сказал, что в этом году, в конце августа я чудесным образом…
Парень не слушал, он смотрел на прилавок. Кристалла эпидота на нем не было. Продавец выглядел матросским братишкой, выпившим месячную норму компота.
– Где камень?! – подался к нему собиратель амулетов.
– Он не продается.
– Такая корова нужна самому, – засмеялся Смирнов, округляя 'о'.
Парень оперся о прилавок мускулистыми руками
– Он лежал на прилавке, и, значит, продавался.
– Мой камень, – потупился продавец. – Хочу продаю, хочу снимаю с продажи.
– А, может, ты просто хочешь его на себе проверить? Я тебе это устрою.
– Что проверить? Я вас не понимаю.
– Скоро поймешь, – выцедил парень и, бросив на прилавок деньги за аммонит, пошел вон. Уже у двери он обернулся и сделал Смирнову знак следовать за ним.
17.
– А что это ты так расстроился? – спросил Смирнов, когда они расселись в черном 'Мерседесе' Олега (так назвался парень, оказавшийся отнюдь не чеченцем, а болгарином по отцу и русским по матери). – Этих эпидотов на Памире и других районах, схожих с ним в геологическом отношении, хоть пруд пруди. У меня их как-то целое ведро было, но все раздарил.
Олег посмотрел недоуменно:
– Ты же говорил, что они превращают крупные неприятности в мелкие?
– Ну и что?
Смирнов не врубился в суть вопроса, он думал, что неплохо было бы посидеть в каком-нибудь уютном ресторанчике в богатом районе Анапы.
– Как что? Если ты не заливаешь, то получается, что на Памире нет крупных неприятностей.
– Почему нет? Конечно, есть. Понимаешь, если от любого множества неприятностей отсечь самые крупные, то в оставшемся множестве все равно останутся неприятности, которые будут неприятнее других… Все относительно, понимаешь.
Парень не понимал.
– Ну, представь, что из Анапы вывезли всех жуликов. И тогда в городе все равно останутся нечестные люди. Ферштейн, майн херц?
