Марья Ивановна пропустила признание мимо ушей. Грузин – есть грузин. Что с него возьмешь?
– Короче, пари было выиграно... – проговорила она, посмотрев на свою пустую рюмку.
– Да. За день до ее смерти я получил тысячу долларов... – сказал Эгисиани, наливая ей коньяку.
'Получил и прикончил, за то, что вынужден был унижаться', – подумала Марья Ивановна и сказала:
– Замечательно. А кто же все-таки ее отравил?
– Не знаю. Я душу вынул из Святослава Валентиновича, и эта голая душа призналась мне, что не имеет к смерти Кристины прямого отношения. А мои друзья с подлинными чекистскими документами в это же время опросили соседей, некоторых с пристрастием. Все они сказали, что не ничего не знают и никого не подозревают.
Марья Ивановна посмотрела на часы. Был десятый час. Покопавшись в сумочке, обнаружила, что мобильного телефона в ней нет.
'Бог мой, я же выбросила его в урну вместе с одеждой! Смирнов меня растерзает! Попросить у этого красавчика? Нет, не солидно...'
– Мыслями вы уже дома? – спросил ее Эгисиани язвительно. – Муж, наверное, ходит сейчас по углам, сжимая кулаки и бормоча проклятья?
– Это точно. Пожалуй, я поеду, а не то придется новую мебель покупать.
– А как же беззаботный треп и моя кухня? Кстати, мой малый зал вам, без сомнения, понравится. У меня там на полах и стенах шкуры медведей, тигров, лев даже есть. И еще великолепная коллекция подлинного оружия – старинные пищали, копья, луки со стрелами и тому подобное.
– Как-нибудь в другой раз, Вова, как-нибудь в другой раз. Давайте выпьем на прощанье, да я поеду.
Эгисиани хотел проводить Марью Ивановну до вызванного им такси, но, когда они уже выходили из зала, к нему подошел смуглый человек с большим животом, азербайджанец по национальности и, отозвав в сторону, зашептал что-то на ухо. Не дослушав, хозяин ресторана, обернулся к Марье Ивановне с виноватой улыбкой: – Бога ради обождите меня минутку, – и спешно ушел.
Некоторое время, приличия ради, Марья Ивановна постояла у двери. Затем, посмотрев на пузатого азербайджанца и отметив, что у него необычайно умные и наблюдательные глаза, развела руками и пошла к такси, стоявшему у подъезда. Не успела она расположиться на сидении, как из раскрытого окна ей на колени упал комок белой писчей бумаги.
10. Получается черт те что
На Пушкинской площади Марья Ивановна попросила таксиста остановиться. Пакет с трикотажным костюмом и мобильным телефоном был на месте. Переодевшись в 'своей' кабине, она поехала домой.
Смирнова в наличии не было. Позвонила ему. Он, обрадовавшись, сообщил, что направляется в ресторан Эгисиани, так как решил, что с ней что-то случилось. Марья Ивановна, сказав, что у нее все в порядке, попросила немедленно поворачивать и ехать домой. Положив трубку, пошла в ванную, умылась, слегка подкрасилась (мама говорила ей, что мужчина должен знать, что его женщина красится не только лишь для своего удовольствия и удовольствия посторонних лиц), переоделась в домашнее, уселась удобнее в свое кресло и только тогда развернула записку.
В ней было написано:
'Вовчик знает об убийстве Крысы все'.
Когда она пришла к выводу, что Крыса – это Кристина, в замочной скважине задвигался ключ Смирнова.
Лишь только дверь открылась, и в ее проеме появился Евгений Александрович – в чужих брюках, скособоченный, вымученно улыбающийся, – у Марии Ивановны упало сердце.
– Что с тобой? – спросила она, подавшись к нему.
– Видишь ли, оказывается, у Регины Родионовны домовой никто иной, как Робин Гуд...
– Какой Робин Гуд? У тебя рубашка в крови!
– Робин Гуд, потому что в заднице у меня торчит арбалетная стрела...
Марья Ивановна выгнулась, чтобы посмотреть на упомянутое место.
– Ну, торчала. Мне до сих пор кажется, что она там. Посмотри, если не веришь.
Смирнов вынул из кармана свернутый в трубочку рентгеновский снимок и вручил супруге.
Уставившись в дыру в тазовой кости, дыру размером чуть меньше российской копейки, Марья Ивановна побелела. Увидев, что женщина готова заплакать, Смирнов обнял ее и заулыбался:
– Да не беспокойся ты, врач сказал, что стоять будет.
Потом она его кормила. Евгений Александрович ел стоя и рассказывал о своих визитах к Святославу Валентиновичу и Регине Родионовне.
– Так кто же в тебя стрелял? – спросила Марья Ивановна, когда Смирнов закончил свое повествование.
– Если честно – не знаю.
– Сумасшедший какой-нибудь?
– Вряд ли. Единственно, что можно сказать, так это то, что стрелял человек, не желавший, чтобы я лез не в свои дела.
