посидеть дома...
– А ты поедешь к нему?
– Да. Только надо придумать под каким поводом...
– Не надо ничего придумывать. Спорим, он сам тебе позвонит? Будет извиняться, что не смог проводить.
– Он не знает номера моего телефона...
– Как не знает? Ты что, визитку ему не оставила?
– Оставила.
– Ну так! Как позвонит, скажи, что будешь во второй половине дня на Пушкинской площади по делам и зайдешь к нему пообедать.
– Не буду я ничего придумывать, – смущенно улыбнулась Марья Ивановна. – Я свою любимую заколку на стуле оставила.
Смирнов, засмеявшись, поднялся на ноги, взял женщину за руку и повел ее в спальную.
11. Женщины благодарны
Эгисиани позвонил в начале первого. Извинившись за спешный свой вчерашний уход, сказал, что в течение часа завезет заколку по любому российскому адресу. В ответ Марья Ивановна сообщила, что к двум часам будет по делам на Пушкинской площади, и там они смогут встретиться.
– Может быть, в таком случае пообедаете у меня? – предложил настойчивый грузин.
– В малом зале? Шкуры на полу, таинственный свет, жаркое из кабаньей... мм... кабаньего окорока?
– Естественно.
– Нет, к сожалению не получится. У меня сегодня целый воз неотложных дел.
– Ну что ж. Так значит, в два под Пушкином?
'Под Пушкином' у нее выделилось само собой.
– Да. И не опаздывайте, у меня на вас пять минут.
Сделав перевязку Евгению Александровичу, Марья Ивановна переоделась в строгий бежевый костюм- тройку (с юбкой) и поехала на Пушкинскую площадь.
К памятнику она подошла ровно в два. Эгисиани минут пять говорил комплименты, в том числе и экспромтом, затем вручил заколку. Еще не взяв ее в руки, Марья Ивановна увидела, что в самой ее середине сверкает бриллиант стоимостью не менее пяти тысяч долларов.
– Это мой маленький подарок за вчерашний вечер, – сказал Эгисиани просто. И, ничтоже сумняшися, добавил:
– Вы по-прежнему торопитесь?
– Да нет, обстоятельства изменились, – ответила не Марья Ивановна, а кто другой, доселе прятавшийся в ее подсознании. – Похоже, вы наколдовали, и почти все мои сегодняшние дела чудесным образом уладились в пятнадцать минут.
– И у вас найдутся часа полтора на неторопливую беседу со мной и обед с шампанским?
Кивнув, женщина отвела локоть в сторону, показывая, что ее можно взять под руку, и пошла по направлению к ресторану Эгисиани.
Малый зал Марье Ивановне понравился. Не низкий, не высокий, повсюду звериные шкуры – ухоженные и пушистые, низкие восточные столики, инкрустированные костью и цветным камнем, за которыми можно было сидеть, откинувшись на мягкие подушки – кожаные, атласные, бархатные, маленькие и большие, с бахромой и без нее.
Марья Ивановна выбрала столик, стоявший у стены с фальшивым витражным окном. На витраже была изображена сцена охоты на лисицу, а сам столик охранялся оскаленным белым медведем, точнее тем, что осталось от оскаленного большого белого медведя после его фатальной встречи с хладнокровным охотником, а затем и с искусным скорняком. Встав на безопасном расстоянии от его устрашающих зубов, Марья Ивановна взглянула в большое зеркало, вделанное в противоположную стену.
'В своем костюме я выгляжу здесь, как Маргарет Тэтчер выглядела бы в манильском борделе', – усмехнулась она, пристально себя рассматривая.
– В принципе вы могли бы переодеться, – прочитал ее мысли Эгисиани. – Рядом с зеркалом в стену вделан шкаф. В нем хранятся одеяния на любой вкус.
– Одеяния на любой вкус? – удивилась женщина?
– Совершенно верно. Мои гости нередко переодеваются в платья, соответствующие обстановке...
– Идея Кристины?
– Да, ее, вы угадали. Я пойду, отдам кое-какие распоряжения, а вы покопайтесь в шкафу, может, и найдете что-нибудь по вкусу.
Оставшись наедине, Марья Ивановна прошлась по залу. Интересовало ее, естественно, оружие. Луки с колчанами, древние мушкеты, пищали и рогатины не задержали надолго внимания женщины, а вот нечто подобное обрезу с воротом и небольшим стальным луком заставило ее сердце замереть. А когда она увидела рядом набор коротких стрел, скорее снарядов, с внушавшими трепет массивными острейшими наконечниками, сострадание к Евгению Александровичу заставило ее сердце ощутимо сжаться.
'Бог мой, – подумала она, – неужели такая штука вонзилась в его попу!? Бедный Женечка!'
Сострадание недолго ее мучило – она обнаружила (пришлось испачкать мизинец), что стрелы немного,
