но опылены, а арбалет совершенно чист.
– Вы и в самом деле неплохой сыщик, – вывел ее из оцепенения голос неслышно подошедшего Эгисиани.
– Почему вы так думаете? – обернулась к нему Марья Ивановна. Секунды ей хватило, чтобы разгладить напрягшееся лицо мягкой улыбкой.
– Этот самострел принесла Кристина.
– Кристина!?
– Да.
– И где же она его взяла?
– Она сказала, что купила его в антикварном магазине специально для этого зала...
– Замечательный самострел... – проговорила Марья Ивановна, уже разглядывая широкую двустворчатую дверь красного дерева, занимавшую чуть ли не половину торцовой стены.
– Она ведет в часть ресторана, не имеющую прямого отношения к Кристине, – встал Эгисиани меж гостьей и дверью – К тому же там сейчас ведутся строительные работы.
– А к вам она имеет отношение?
– Конечно. После того, как ремонт будет закончен, а наше знакомство укрепится, мы непременно там повеселимся.
– А почему вы сказали 'не имеющую прямого отношения к Кристине'? – спросила Марья Ивановна, посматривая на таинственную дверь – ей казалось, что за нею кто-то есть.
– Гм... Видите ли, люди творческие распространяют вокруг себя... ну, как бы вам сказать...
– Волны творчества? Или созидания?
– Да... И эти волны рождают в казалось бы простых людях желание творить, и не только желание творить, но и еще что-то, дающее человеку возможность делать что-то необыкновенное...
– Вы хотите сказать, что под влиянием Кристины вы принялись созидать? То есть делать что-то необыкновенное?
– Ну, не созидать, а придумывать разные оригинальные вещи.
Марья Ивановна хотела уточнить понятие 'оригинальные вещи', но Эгисиани упредил ее:
– Так вы станете переодеваться к обеду? Я боюсь, что вы опять убежите, не попробовав творений моей кухни.
– Надо сначала посмотреть, что там у вас есть.
– В чем же вопрос, пойдемте, посмотрим.
В мужском отделении гардероба висели набедренные шкуры и накидки (Марья Ивановна усмехнулась, представив хозяина ресторана в непритязательном одеянии троглодита), кожаные с бахромой костюмы американских трапперов, английские и немецкие охотничьи одежды с иголочки и даже шерстяной наряд бедуина.
– Наденьте вот это! – игриво ткнула женщина в последний. И осеклась: она предложила мужчине сделать первый ход и если он сделает его, то ей придется ответить.
Невозмутимо сняв с вешалки и перекинув через плечо бедуинское платье, Эгисиани распахнул створки дамского отделения. Марья Ивановна замерла, растерянно приоткрыв рот: в гардеробе висели преимущественно набедренные повязки из светлого каракуля и накидки из шкур ангорских коз.
Улыбнувшись ее реакции, Эгисиани со словами: – Видите ли, именно эти наряды пользуются повышенным спросом у подруг большинства моих друзей, – отодвинул их в сторону.
С облегчением Марья Ивановна увидела висевшие в глубине шкафа прозрачные одежды, видимо, считавшиеся нарядами амазонок и, не удержавшись, принялась их один за другим рассматривать.
– Вы выбирайте, а я пойду, переоденусь, – сказал Эгисиани, поощрительно улыбаясь. – Я постучу, когда вернусь. И имейте в виду, эти одежды дважды не используются.
– А в той комнате за красными дверями кто-нибудь есть? Я переоденусь, а потом войдут рабочие с длинной лестницей... – сказала Марья Ивановна и тотчас зарумянилась.
Смирнов ей как-то говорил, что по Фрейду лестница – это символ полового акта. А длинная лестница – символ полового акта, достающего до печенок.
– Никто, кроме меня, сюда не войдет, – улыбнулся Эгисиани. – По поводу вашего высочайшего визита, все рабочие отправлены домой к своим женам, а ресторан закрыт на переучет.
Не дождавшись ответа (Марья Ивановна думала о всеведущем Фрейде), он поцеловал гостье руку и ушел, размашисто ступая.
Через пять минут Марья Ивановна стояла перед зеркалом, облаченная в длинную голубую накидку, такие же трусики и лифчик.
'Убьет Смирнов, когда расскажу, – подумала она, поворачиваясь то так, то эдак. – Ну, ничего, куда он от меня денется? Ведь любит же... Еще как любит...'
Первостепенная черта всякой женщины, – как-то говорил ей Смирнов, – это умение быть признательной. Они с лихвой вознаграждают за щедрость и внимание. И, конечно же, Марья Ивановна переоделась в легкомысленные и многообещающие одежды не только потому, что они привлекли ее своей необычностью. Просто блеск алмаза, вставленного этим человеком в заколку, продолжал играть в ее сердце. Продолжал играть, призывая к благодарности и поощрению в его лице всех истинных, то есть щедрых мужчин.
