Выговорившись, Даша опустила плечи, голову. У нее все опустилось. Она была опустошена до предела, Но где-то на самом дне опустошенности ей привиделся восклицательный знак. 'Молодец! Ты сделала все правильно'.
Михаил Иосифович задумался. Экзальтированность Гортензии ему была неприятна. Экзальтация, считал он, съедает много жизненной энергии, как правило, заводит в тупик и, в конечном счете, ведет к депрессии.
– Я так понимаю, – наконец, начал он, – ты хочешь завтра уйти на три часа, уйти на похороны Дарьи Павловны?
– Да, милый...
– Ты не забыла, как неделю провела в подвале с крысами и жабами? Не забыла, сколько мне стоило освободить тебя?
– Нет, милый, – соврала Даша. – Кстати, ты же знаешь, крысам было не до меня – они ели жаб.
– И ты хочешь уйти без охраны?
– Да, без охраны и слежки. Ты должен пообещать мне это.
– Хорошо, я обещаю. Но я хочу, чтобы ты знала одну вещь...
– Какую?
– Только что я сказал себе: 'Если она попадет в ловушку, то ты пальцем о палец не ударишь, чтобы освободить ее'. Честно говоря, я не знаю сейчас, как я поведу себя в том случае, если ты действительно попадешь в ловушку. Но минуту назад я сказал себе это. И сейчас говорю: я палец о палец не ударю, чтобы освободить тебя. Так что решай сама. Решай, кем тебе жить дальше, Дашей или Гортензией.
– Завтра к обеду я уйду на три часа, может на четыре.
– Тебя отвезти?
– Да. На ВВЦ, к метро. А теперь дай мне любить тебя, милый... ты такой хороший, такой любимый...
99. Влипла.
На ВВЦ Даша вышла из машины, тут же взяла частника. По ее воле он долго ездил по северу столицы и только потом направился к станции 'Лось'. У станции Даша вышла, и, походив туда-сюда, направилась к Ярославскому шоссе. На ней был грим, мало оставивший от ее красоты, и никто не обращал на нее внимания. Как только она ступила на остановку 'Новый театр', подъехала машина, за рулем которой сидел напряженный Владимир Константинович, Владимир Константинович в черных очках, совсем как в 'Матрице'. Даша села сзади, и они помчались к дому Чихая.
Машина, к удивлению Даши, закончила свое движение не у парадного входа, а в подземном гараже, располагавшемся на задах дома. Выйдя, она увидела Алису. Она увидела ее лицо, деформированное шакальим выражением, и поняла, что основательно влипла.
100. Нет, не влипла, а погибла.
– Привет, красавица, – поздоровалась Алиса, с интересом разглядывая Дашу. – Хлеб вам и соль.
– Привет, – буркнула Даша, доставая косметичку. – Я вижу, лучше тебе не стало. Что, сережек изумрудных простить мне не можешь?
Алиса поджала губы, побледнела от злости, а Даша продолжила ее доканывать: достав из косметички салфетки, принялась выпускать на волю свою красоту. Закончив, взглянула на женщину уничижающим взглядом.
Глаза Алисы изумленно бегали по телу женщины. Остановились они на лице.
– Да ты конфетка! – сказала она, наконец. – Грех будет тебя не трахнуть...
Даша посмотрела брезгливо и высокомерно. Сначала на женщину, затем на Владимира Константиновича. Тот, в досаде качнув головой, пошел закрывать гаражные ворота.
– Да ты не бойся, – взяв себя в руки, улыбнулась Алиса. – Я тебя насиловать не буду. Сама потом отдашься за стакан чистой воды или яблоко. И, умоляю, не думай, что я тебя на посиделки пригласила. В подвале будешь сидеть, пока твой миленыш три лимона не отвалит. А когда отвалит, я еще подумаю, отпускать тебя или крысам скормить.
И тут Даша испугалась. Она поняла, что не влипла, а погибла. Выкуп, без сомнения, потребуют заплатить до Нового года, а потом убьют и закопают в лесу. И не будет у нее волшебного Нового года, которого она ждала с апреля. Ничего не будет, кроме ее окоченевшего трупа.
– А, испугалось! – восторжествовала Алиса, – Но пока, к сожалению, крыс у меня нет. Пока нет. Но вместо них есть Хирург. Очень злой Хирург. Ты не представляешь, как он нервничал, когда я час назад ему все о тебе рассказала. О Михаиле Иосифовиче, и вообще обо всех твоих светских удовольствиях.
У Даши подкосились ноги, она бы упала, если бы не успела опереться спиной о машину. Когда она пришла в себя, Владимир Константинович, пряча глаза, отвел ее в подвал.
101. Если что, я тебя съем.
Стальная дверь тихо закрылась, и Даша осталась в полумраке. Слабый свет едва просачивался сквозь вентиляционные отверстия во внутренних стенах.
Она прошлась. Было просторно и сухо. Кирпичные колонны, сводчатые потолки. В углу – ворох сена. Рядом – графин с водой, граненый стакан. На бетонном полу они выглядели странно.
Даша подошла. Она – гордая, не сломленная, на высоких каблучках, красивом коричневом платье, а под ногами этот глупый, наверняка залапанный графин с не менее глупым стаканом.
Даша коснулась стакана носком туфельки, толкнула. Стакан, опрокинулся, зазвенел 'ой-ой-ой', покатился по дуге.
