– Да не бойся ты! – посоветовал я, с трудом оторвав голову от дивана. – Я всеми своими поджилками чувствую, что все обойдется. Не сразу, конечно, но обойдется.
Веретенников не смог ответить – его закорежила ненависть ко мне. 'Только-только все начинается, а он уже слюни распустил' – подумал я с сожалением. В это время голоса во дворе смолкли, и через минуту в комнату вошел Баклажан. Он подошел к Валере и сказал глухим голосом:
– Ребята видели, как ты стекляшку схавал. В твоем дерьме ковыряться желания у меня нету, да и времени тоже. Так что готовься к операции. Убить тебя сначала?
Веретенникова расперла безмолвная истерика.
– Ну, убить тебя, чтобы не мучился понапрасну? – повторил предложение краснорожий. – Или пожить подольше хочешь? Но с распоротой бурчалкой?
Веретенников с ужасом смотрел на его руки.
Сделав вывод, что его жертва не прочь расстаться с жизнью как можно позже, Баклажан проговорил, согласно кивая:
– Да, ты прав. Не буду убивать. Не гуманно это. Распорю брюхо, потом реанимашка приедет, и в московской больнице желудок тебе заштопают; а кишков я трогать не буду – вряд ли алмаз до них дошел.
В ответ на этот монолог Валерий дико задергался, захрипел. Паника, его охватившая, немедленно передалась мне, а затем и дивану, на котором я лежал – он заскрипел, завизжал пружинами. Баклажан обернулся и, увидев, что я беснуюсь, пытаясь освободиться от пут, подскочил и с размаху ударил меня кулаком в лоб. Не выдержав такого бесцеремонного обращения, мое сознание ойкнуло и тут же умчалось приходить в себя в сверкающее сверхновыми звездами черное потустороннее пространство.
Когда оно вернулось – слабое, обескураженное – Веретенников был уже накрепко привязан к своему дивану.
Под придвинутым торшером белел обнаженный его живот.
Над ним склонился озабоченный Баклажан.
В руках у него был нож.
Кончик его сверкал.
Бандит медлил, соображая, с какой стороны у человека находится желудок.
Когда нож уже приближался к солнечному сплетению моего бедного друга, а я набирал в легкие воздух, чтобы крикнуть, что алмаз проглочен мною, а вовсе не Валерой, во дворе бахнул выстрел, затем другой, третий...
Баклажан на них и не оглянулся – молниеносными движениями ножа он взрезал веревки, опутывавшие пленника, поднял его на руки и бросил в закрытое окно. И тут же выпрыгнул сам. Истошный крик Валеры, предварил звон разбивающегося стекла, треск рамы и ломающихся ветвей моей любимой войлочной вишни...
'Черт, а я ведь привез ее из самого Приморья, – сжался я. – А этот сукин сын...'
Я не додумал мысли: во дворе бахнул еще один выстрел, затем кто-то побежал по ступенькам, ведущим в дом. Через минуту надо мной стояла Анастасия. И два милицейских офицера с пистолетами в руках.
4. Утюгом жгли, иголки загоняли... – Презерватив в стояке. – Отмытая муха выглядела обиженной. – Центнер алмазов не нужен.
Освободившись от пут, я позвонил жене (у Анастасии был мобильник) и все рассказал. И о появлении на сцене Баклажана, и об исчезновении с нее Веретенникова. Перед тем, как бросить трубку, Ольга сказала, что я – законченный негодяй и могу быть свободным (в том числе и от супружеских уз) и что она немедленно уезжает с Ленкой подальше от Москвы и от меня.
Понервничав с полчаса по поводу разлуки с дочерью, а также посетовав на жестокую судьбу, преследующую меня всю жизнь, я сходил к знакомому стекольщику и договорился насчет реставрации окна, выбитого Веретенниковым Увидь моя мама результаты его полета, мне пришлось бы туго.
Часов в одиннадцать из милиции приехали оперативники, и всю оставшуюся часть дня нам с Анастасией пришлось провести в Виноградовском ОВД. Пока мы писали свидетельские показания и составляли фоторобот Баклажана, оперуполномоченный рассказал, что по горячим следам поймать моего обидчика не удалось, и он исчез в неизвестном направлении вместе со своей жертвой. Сбежали также двое его подручных. Двое других – жители Центрального округа столицы – были тяжело ранены в перестрелке. После оказания им медицинской помощи, они признались, что Баклажан угрозами принудил их помочь ему потрясти богатенького буратино. Об алмазе с мухой они, естественно, не сказали ни слова. И мы с Анастасией о нем 'забыли'. Рэкет, так рэкет.
Выйдя из здания ОВД, мы направились к автобусной остановке (в поселок нас доставили на милицейской машине). Во время пребывания в милиции у меня возникло множество вопросов и, закурив, я задал Синичкиной первый из них:
– Слушай, Настя, а почему ты мне алмаз...
– Никогда не называй меня так, слышишь, никогда! – вспыхнула девушка, чуть ли не взяв меня за грудки. – Меня зовут Анастасией и только Анастасией!
– Хорошо, не буду... – пробормотал я, пораженный неадекватной реакцией собеседницы.
Она же, мгновенно взяв себя в руки, смущенно проговорила:
– Что ты там хотел спросить?
– Я, Анастасия, хотел спросить, почему ты мне алмаз в триконях подсунула? Я ведь в принципе мог его и не найти в этом обувном раритете? Забросил бы на чердак и все дела.
– Это Сом Никитин ему место в ботинке придумал... Вот я и решила отдать его тебе, как говорят геологи, в естественном залегании. Да и интересно было за тобой понаблюдать. Что ты за человек – жадный, не
