Сашка смолчал, шею в задумчивости потирая (удавку на ней, небось, вообразил), а я, удовлетворенный тем, что мне, наконец, поверили, предложил:
– Давай снимать тело? Похороним рядом с Гюльчехрой?
И кивнул на холмик у стены, под которым покоилось тело старшей жены Али-Бабая.
– Да ну его на х... – сморщился Сашка, вспомнив обуглившуюся жертву феодально-байских пережитков. – Пошли отсюда. Мне эти покойники вот где стоят. – И резанул ребром ладони горло.
– А я похороню... Друг все-таки, – сказал я и пошел к лестнице, чтобы обнаружить прямо под ней записочку, аккуратно придавленную камешком. Взяв ее в руки, узнал почерк Веретенникова.
– Что там? – спросил Сашка, приблизившись ко мне.
– Читай...
– “Ты... Лейла... Индикационное дешифрирование Cirrus cumulus Каракалпакии... Али-Бабай... Я никогда...... See you later beside Gogol[35]', – прочитал Кучкин. – Никак крыша у него поехала? Какое на фиг индикационное дешифрирование Каракалпакии? Что такое Cirrus cumulus?
– Шизофрения это... А Cirrus cumulus – это, кажется, перисто-кучевые облака по-латыни, – проговорил я чуть не плача. – Сошел он с ума. Это я его убил, я... Двое детей у него, жена-красавица... Сволочь я, сволочь!
– Развел тут сопли, – сказал Сашка, довольный, что я расквасился, как маменькин сыночек. – Хорони, давай, я подожду. Вот тебе нож.
Смахнув слезы (они все-таки выступили), я взял финку Али-Бабая и полез по лестнице. В тот момент, когда нож уже приближался к проводу, на котором висел Веретенников, из глубины штольни раздался крик отчаяния.
Кричала Синичкина.
С заточкой в груди!?
8. Пусть висит покойник. – Оставайся, Али-Черняем будешь! – Что мы уничтожили? – Опять трещит и пшикает. – Я ведь такой, я ведь и жениться могу. – За нами пришли?
Никакой заточки в груди у Синичкиной не было. Она просто споткнулась о костыль, торчавший из шпалы. Так она, по крайней мере, сказала. И я не стал допытываться, хотя узрел в ее широко раскрытых глазах знакомого мне карлика-уродца.
Пока я перекуривал, Кучкин рассказал Анастасии о Веретенникове. Она внимательно его выслушала, но посмотреть на труп не захотела.
– И хо-о-ронить не надо, – зевнула она. – Пусть висит-болтается. Заслужил, паразит.
– И вправду пусть висит, – согласился Кучкин. – Представляю картинку: придут лет через сто сюда геологи и увидят над головами скелет в штормовке от Министерства геологии СССР. Класс!
Недоуменно посмотрев на Сашку, Синичкина обратилась ко мне:
– А что там, в алмазном штреке? Осела пыль?
– Осела, самое время мину взрывать, – ответил я.
– Ну, так идите скорее. Надоело тут сидеть. На солнышко хочется... Позагорать... Арбузик хочется...
Я вспомнил арбуз, которым Петруха угощал Синичкину в вертолете, и мне расхотелось подниматься на поверхность. Не знаю почему... Хотя если подумать... На свете много плохого, а если замкнуться где-нибудь, то ничего, жить можно. Жил же Али-Бабай в этой дыре. Но, то, в чем ты замкнулся – тоже мир, и он тоже полон плохого, и опять нужно замыкаться... Вот так замыкаешься, замыкаешься до финального гроба. На даче, в квартире, в машине, в собаке, например. Собаки для этого особенно хороши. В людях фиг разберешься, они злые и эгоистичные. Родишь ребеночка, а он тоже со временем человеком становиться, нет, лучше собака, добрая преданная. Ну, или кошка...
– Ты чего задумался? – прервал голос Синичкиной поток моего измученного жизнью сознания.
– Арбузик вспомнил. Которым тебя Петруха угощал.
– А... – поняла Анастасия. – И тебе на волю расхотелось, да? К изменам и пистолетам?
– Нет, не расхотелось, – начал я юродствовать. – Я прямо рвусь туда неимоверно. К жене, которая меня выперла... К ментам, которые за вертолет ищут.
– Кончай дурака валять, – прервал меня Кучкин доброжелательно улыбаясь. – А впрочем, можешь оставаться. Мы с Анастасией дернем на волю, а ты оставайся. Жратвы полно, вино есть, три бабы, наконец. Оставайся, Али-Черняем будешь.
И гадко захихикал.
А я, признаюсь, задумался. А что если действительно остаться? Топать наверх с этой непредсказуемой Синичкиной, с этим бесформенным Кучкиным, с этими дурацкими алмазами, наконец? А тут три послушные мусульманские жены, очень симпатичные надо сказать, скажешь им, к примеру, 'чтоб вы сдохли!', они к кумгану с керосином побегут, скажешь 'ам-ам' – они на кухню, поманишь пальчиком, так сразу в трех экземплярах наслаждение. Хорошо! Но столица... Грохнет ведь под фанфары...
– Столицу я спасу, слово джентльмена, – прочитал мои мысли сообразительный Кучкин.
– Хватит паясничать! – не дала мне отпарировать Синичкина. – Вас хлебом не корми, дай языки почесать.
Через час мина была взорвана в кварцевой пробке, а еще через полчаса я лежал на картонной подстилке у устья алмазного штрека не живой и не мертвый. Меня притащил Сашка – пробираясь после взрыва к стволу, я потерял сознание где-то в районе третьего от устья завала.
