Несколько раз я мог сорваться, но меня спасала мысль, что там, внизу, находится ненавистный Баклажан, и он с нетерпением ждет меня на свою голову. А может быть, и не эта мысль... Может быть, выпотрошенная трубка просто изрыгала меня из себя, из себя, уже мертвой... Не знаю. Знаю только одно – даже великий Гудини не смог бы повторить моего пути к свободе.
Последнее и самое трудное испытание ждало меня на устье древняка. Оказалось, что я могу вылезти из него лишь по пояс. Стоило мне в таком положении оторвать ноги от противоположной стенки, так сразу же нижняя половина моего тела начинала перевешивать верхнюю, и я вновь сползал в древняк... Но, в конце концов, я выбрался – отдохнув минут пять, отчаянно-резким движением перевернулся на живот, потом опять на спину и в результате оказался на свободе.
Свобода была по всем параметрам просто замечательной. Замечательной, даже несмотря на то, что руки и ноги мои были надежно связаны, голова болела и кровоточила, а откуда-то снизу, от воркующего перед сном ручья слышался хруст хрящей и довольное урчание поджарых местных лис, разделывавшихся с останками Мухтар.
Лежать под звездами и только-только всплывшей из-за гор луной, дышать ночным живительным воздухом... Это ли не счастье? Особенно после того, как в нескольких забегах выиграна гонка с преследованием и ни у кого-нибудь выиграна, а у самой Смерти.
Реабилитировавшись процентов на тридцать, я решил заняться насущными проблемами и спустя пару минут опытным путем пришел к выводу, что мне не удастся самостоятельно избавиться от пут и потому надо идти в кишлак или к ближайшей стоянке чабанов. 'К утру как раз дойду, точнее, допрыгаю', – решил я.
Мысль была здравой, поскольку каждый ребенок знает, что с места преступления надо ускользать, если даже это не твое преступление. К тому же могли прийти медведи, которых после окончания геологоразведочных работ в этих местах развелась тьма-тьмущая. Разбирайся потом с ними – едят они человечину или не едят. Лисы, вон, уписывают Мухтар за обе щеки. Съедят, за меня примутся... Да, примутся, если не убегу, застряну где-нибудь, обессилив, а сейчас ведь у нас так – стоит одному шакалу кинуться, так все, вплоть до медведей, летят свой кусок урвать, а если этот кусок из твоей ягодицы? Чур, не я!
И кое-как поднявшись на ноги, я выбрался из ямы. Как только это сделал, внутри древняка что-то ухнуло и тут же – пыль еще не вырвалась наружу – склон над его устьем заколебался и съехал вниз, да так быстро, что мне едва удалось отпрянуть, да нет, не отпрянуть, упасть мешком в сторону.
Спустя некоторое время я стоял с непокрытой головой над местом, которое в течение полутора дней было центром общественно-политической жизни Шахмансая. Да что Шахмансая! Всей Земли, если вспомнить Поварскую улицус ее бомбой в 500 килотонн!
...Светила луна. Ничего не напоминало о том, что всего лишь несколько мгновений назад у меня под ногами чернел лаз к богатству, смерти, надежде и отчаянию, лаз к необъяснимым чудесам и необыкновенным приключениям, приключениям, хорошо приправленным подлостью и коварством, смелостью и благородством... Всего лишь обыкновенный оползень, оползень, которых тьма там, где глубокие разведочные канавы пройдены по простиранию склонов с мощным делювием[42].
Съехал оползень и все похоронено. И не осталось никаких следов... Земля залечила свою рану. Лишь остатки оборонительной стены Али-Бабая напоминали о произошедших здесь событиях. Но что они скажут человеку, в них не участвовавшему?
Мои траурные раздумья были коротки, покончив с ними, я хотел, было, бросить горсть земли на могилу девяти человек и вселенского чуда, но, увы, не смог этого сделать, ведь руки мои были по-прежнему связаны.
Посетовав на это, я уселся на землю и, сгибая и разгибая ноги, стал потихоньку спускаться на грунтовку, пересекавшую Шахмансай в нижней его части. Избранный способ передвижения по насыщенному остроугольными камнями делювию грозил непоправимой порчей брюк, особенно тех их частей, которые прикрывали ягодицы; но делать было нечего и я, невзирая на треск спорадически рвущейся ткани, продолжал свое движение к цели.
Спустившись к дороге, я немного отдохнул и попрыгал дальше. Но смог преодолеть всего лишь метров двести пятьдесят – усталость то и дело бросала меня на дорогу, прижимала к полотну, не давала встать на ноги. Последние пятьдесят метров я преодолел ползком, или вовсе даже катясь бревном.
Было уже часа четыре утра, когда я сказал себе: 'Все, хватит дергаться. От злополучной штольни ты удалился достаточно далеко и у тебя есть полное моральное право на заслуженный отдых, так что не валяй дурака, а ложись на боковую'.
Но как только я стал укладываться под обрывистым бортом дороги (калачиком, сунув камень под голову), подул свежий ветерок, и сразу стало неуютно. Холод, однако, живительным образом подействовал на память, и я вспомнил, что нахожусь рядом с пещеркой, в которую в давние времена частенько наведывался, чтобы наскрести немного мумие. И чтобы попасть в эту пещерку мне всего-то надо спуститься с дороги под ближайшую скалу, постаравшись по пути не запнуться и не загреметь по крутому ровному склону, тянущемуся до самой реки.
Через пятнадцать минут я стоял рядом с пещеркой. Донельзя удивленный, надо сказать. Раньше она мне казалась маленькой, сырой и недружелюбной, а сейчас от нее исходило какое-то странное невидимое излучение.
'Наверное, просто устал, – подумал я, окинув взглядом уже светлеющий восток, – и пора мне отключится минут на шестьсот'. И зевнув от уха до уха, упал в чернеющий зев и мгновенно уснул.
Проспал я час, не больше. И все из-за того, что чутко сплю. Мне снилось какая-то женщина очень похожая на Ольгу, но не Ольга (смотрела ласково, с любовью и знанием от купели до гроба). И вот, когда эта женщина протянула ко мне руки, за моей спиной, в глубине пещеры, что-то зашевелилось. 'Медведь!' – боясь обернуться, подумал я. – Хотя нет, какой медведь, вряд ли косолапый пустил бы меня на ночевку, разве только на ужин. Змея!?'
Передернувшись от отвращения (воочию представил черную, в руку толщиной гюрзу), потихоньку повернул голову и увидел Синичкину, сладко спавшую в спальном мешке.
2. Ну, конечно, милый, сделай со сливками. – Чего она только не умеет. – Критический куб. – В подзарядке нуждается все. – Все те же мысли, все те же происки и подозрения
Вы думаете, она удивилась, увидев меня? Нисколько. Протерла глазки, зевнула, показав равные беленькие зубки, посмотрела так ясно, будто бы всю ночь грелась под моим крылышком и грелась не в пещере под геологоразведочной дорогой, а в мягкой супружеской постели.
