Мы уселись с Ольгой напротив друг друга под темно-оранжевым абажуром и некоторое время молчали. Первой заговорила Ольга.
– Послушай, папочка, а как поживает сейчас твоя бывшая жена? – спросила она, пристально глядя мне в глаза.
– Не знаю, не спрашивал. Но большого счастья в ее глазах я не замечал...
– А теща?
– Она... она умерла. Через месяц после развода ее нашли в собственной квартире зарезанной.
– Кто это сделал?
– Умирая, она успела написать записку: 'Это Евге...'
– Ты... Ты убил ее???
– В момент убийства меня видели во дворе моего дома человек двадцать... Следствие не смогло доказать моей вины и меня отпустили. Давай, лучше выпьем. Все это из другой жизни.
Я налил нам по рюмочке коньяку и мы выпили понемногу. Когда я хотел было уже раскланяться и идти спать, Ольга вдруг вперила в меня свои невыносимо синие глаза и виновато спросила:
– Послушай, папочка! Во мне опять следователь заговорил. Ты как-то сказал мне что сын у тебя в Москве живет... Он, наверное, внешне очень на тебя похож?
– От пяток до макушки...
– И живет он с гримершей?
– Да... – насторожился я. – А ты это к чему?
– Это я к твоему алиби. Ты, злодей и подлец, не знаю, как, но убедил своего сына сыграть себя во дворе дома или еще где-то... Там, где не могли к нему вплотную подойти... На первом этаже живешь?
– Да...
– Так вот, он загримированный под сорок лет, а это достаточно просто, торчал в твоем окне, пока ты свою тещу убивал...
– Садись, пять с плюсом, – сказал я, стараясь казаться равнодушным. – Слушай, девочка... А ты не боишься? Ведь ты можешь не только меня, но и моего сына под монастырь подвести?
– Размечтался... Под монастырь. Тут не кельей пахнет, а парашей... Но я тебя не выдам. Ты ведь мой папочка? Да?
– Не разболтаешь?
– Постараюсь.
– Смотри у меня!
– Сейчас я выйду на минутку, а когда вернусь ты мне все выложишь.
Ольга вернулась минут через десять.
– Ты знаешь, – сказала она, тревожно заглядывая мне в глаза, – в здании кроме нас и табельных сумасшедших еще кто-то есть... Когда я проходила мимо медпункта, услышала какие-то голоса – на Шуру кто-то бухтел женским голосом. И голос этот, кажется, принадлежал не Инессе... Но я не уверена... Елкин появился и я не смогла...
– Пить надо меньше... – рассеянно ответил я, все еще захваченный воспоминаниями.
– Ну, ладно, давай признавайся, – вздохнула Ольга, внимательно изучая глазами полупустую бутылку коньяка. – Как говорится, чистосердечное признание облегчает вину.
– Слушаюсь, товарищ гражданин начальник. В общем, после того, как я очутился на улице, очумел совсем. Сошел с рельсов. Кстати, о рельсах... Однажды пьяный приперся к Верке в Болшево... Надеялся на что-то... Но она холодно молчала.... И, в конце концов, я, совсем крыша поехала, сказал ей, что сейчас лягу на рельсы, благо Ярославка в тридцати метрах от дома. Она лишь улыбнулась чуть и плечами пожала... И видно было, что нравится ей сцена, нравиться, что из-за нее такое... А теща, Светлана Анатольевна, сказала презрительно: 'Иди'.
И пошел я пьяненький на рельсы. Первый поезд прошел по соседним путям... Охолодил меня стук колес, сердце задрожало. Я поднял голову, посмотрел в сторону дома – никого. В окно даже никто не смотрит. И я плюнул, пошел водку пить...
– Ну, ты даешь! Слабенький ты, папочка... Раскис совсем... Равнодушнее надо... Дай я тебя поцелую, мой бедненький.
И она прижала мою голову к своей груди и поцеловала в макушку. Когда я вновь посмотрел на нее, у меня в глазах стояли слезы.
– И по дороге домой я решил убить Светлану Анатольевну, – продолжил я. – Хоть и всегда был противником мести и прочитал десятки книг, в которых было написано, почему, доверяя господу, не надо мстить, книг, в которых живописались муки раскаяния... И графа Монте-Кристо всегда шестеркой считал. Но я испытывал такие муки, что трудно было вообразить большие. Спал по два часа в сутки, не ел ничего. Бродил по переполненному людьми городу в совершенном одиночестве и представлял себе до мельчайших подробностей каким прекрасным и справедливым будет мир без этого чудовища! Без этого беспринципного, подлого дьявола с божьим крестиком на шее! И если я этого не сделаю этого, мир лишится последней надежды на справедливость...
План созрел мгновенно. Сына не пришлось долго уговаривать. Он попросил лишь не впутывать в это дело его любовницу – он сам себя загримирует, кое-чему у нее научился. Мы рассчитали все до мельчайших подробностей – и его появления в окне, и его визит в полуглухой и подслеповатой соседке и многое другое.
И в час, когда теща бывала в доме одна, я пошел к ней. Она впустила меня без вопросов. И даже в
