Крик был вовсе не предсмертным. Кричал мужчина, привязанный к креслу. Ему ломала пальцы по пояс обнаженная женщина. Она стояла на коленях. Так стоят, одевая на улицу ребенка. Хрупкая спина женщины, вся в ряби ребрышек и позвонков, была обращена к камере, и потому лица ее не было видно. Происходило это в комнате с голыми стенами. В таких снимают дешевую порнуху.
Я засмущался и попросил выключить видак и вернуться ко мне. Она вернулась.
– Откуда у тебя эта кассета? – спросил я, посмотрев прямо в глаза.
– Как откуда? Она разве не твоя?
– Моя!? Ты что, с ума сошла?
– Я нашла ее среди наших кассет. Я ее не покупала, следовательно, она твоя.
– Я тоже ее не покупал...
– Ну, значит, кто-то ее подбросил, – Вера сделала вид, что не верит мне. «Сам купил, а теперь кокетничает!»
Я задумался. Подбросили... Если кассету подбросили, то значит есть кто-то третий. И этот третий мог убить бабу Фросю с мужем. С одной стороны это здорово, но с другой враг, убийца превратился в призрак. В призрак, подбрасывающий садистские кассеты.
Призраков мне только не хватало!
Вере не понравилось мое молчанье, она легла рядом и попросила продолжить персидские рассказы. Я, умиротворенный исходящим от нее теплом, провел экскурсию по своему телу – показал багровые еще шрамы на бедрах, на животе, на плече и голове. Потом вспомнил Лейлу.
Не знаю, зачем я упомянул ее всуе... Рассказывать супруге, с которой живешь и спишь, о женщине- мечте – это, по меньшей мере, глупо. Наверное, подспудно рассчитывал, что Вера проникнется моими чаяниями и попытается стать такой же единственной, какой была моя пустынная греза. О, господи, как я был наивен! Правильно говорят, что простота хуже воровства.
Вера слушала меня с ироничной улыбкой. А я рассказывал и рассказывал... Как Лейла была на нее похожа, как ходила, как смотрела, как улыбалась и ела. И как любила меня, как ребенка, как мужчину, как человека, как свою жизнь...
...Перед тем, как лечь спать, я спросил Веру о Маргарите, и она ответила, что подружка исчезла вместе с мужем. Через три недели после того памятного вечера с мясом в горшочках и за пару дней до моего отъезда в Иран... И что в настоящее время они вроде бы числятся во всероссийском розыске.
Конечно, я расстроился. И Маргариту было жаль, и жизнь вернулась в свою искрученную колею.
«Значит, нет никакого призрака, значит, все-таки, все было, – задумался я, совершенно упав духом. – И пресс для чеснока, и все остальное. И Харон не обманывал, что переговаривался с ней по телефону. Насчет съемок моих мучений. Надо поискать файлы в компьютере. И этот видеофильм. Очень уж он похож на самодельный... Не Вера ли его снимала? Сама себя? Представляю, как она оттянулась за время моего пребывания в Иране...
Бедная Маргарита... Я ведь почувствовал после первой и последней нашей «командной» встречи, что Вера чем-то недовольна... Чем-то... Ясно чем... Даже в темноте она подружке уступала...
Вот балда! И зачем ей этот группенсекс понадобился? Ведь был у нее я. И любил выше крыши, и до гробовой доски любить собирался. Любил, был верен, хоть и трезво оценивал.
Всю любил... И зубы в кучку – совсем не видно, изюминка, да и только, и грудки-тряпочки – ведь Наташа, дочь моя их иссосала. И походку косолапистую, и носик ненашенский. Моя она была. Я за нее кому угодно бы горло перегрыз, органы бы свои отдал.
А Маргарита? Красивая, аппетитная, коммуникабельная. С ней быть одно удовольствие. Но красивые женщины – это не совсем то, что нужно мужчине. Японцы говорят: красивая женщина – это миг, подрубающий вечность. Хорошо сказано. Миг, подрубающий вечность... То же самое, что «Я душу дьяволу отдам за ночь с тобой». Это понятно. Залазишь на женщину весь вожделенный, весь возвышенный, а отваливаешься с мыслями о пиве или проекте заначки на будущий месяц.
В конце концов, решив отдаться течению времени, я лег спать.
Неделю я отдыхал и всласть копался в огороде, запущенном за время моего отсутствия. Потом поехал в институт.
Как-то странно поехал. Работал утром в мезонине – вставлял вторые рамы – и вдруг меня дернуло. Отставил последнюю раму, спустился в ванную, тщательно побрился, сам себе удивляясь (я, как француз, всегда бреюсь на ночь), оделся и, лишь подойдя к станции, понял, что еду в город.
...Электричка прибыла на пятнадцатую платформу. Народу на перроне было немного, и я сразу увидел девушку в черном. В черном балахоне и черном платке. Она стояла в начале платформы, у самого выхода на привокзальную площадь.
Стояла и смотрела на меня, не отрываясь.
Я замер.
Это была Лейла.
Да, это была она.
Я не мог различить ее лица. Но ни мгновения не сомневался, что это она. Не сомневался, но стоял, как вкопанный.
Стоял, вместо того, чтобы ринуться к ней...
И она рассеялась в толпе.
Я, побелев от страха потерять ее вновь, бросился вслед по краю платформы.
Но время ушло.
