Чтобы не видеть его, омерзительного и самодовольного, я поднялся на ноги и пошел в ванную.
Она была вся мраморная и золотая. На крючке у зеркала висела на бретельках женская ночная рубашка.
– Ого! Насколько я врубаюсь в интерьер, меня ожидает ночь с прелестной девушкой, – сказал я, проведя по ней подушечками пальцев.
– Может быть, и ждет, но мы тебя сюда привели, потому что это помещение лучше других звукоизолированно, – сказал Харон.
Я недоуменно обернулся и увидел, что его телохранители подходят ко мне с явным намерением выбить из меня душу.
Я ошибся. Они выбили из меня не только душу, но и мозги, легкие, печень и почки. И, в конце концов, жизнь. Так, по крайней мере, мне показалось.
А потом пришла она. Я, мертвый, лежал на кровати. Открытые мои глаза все видели, точнее, все фиксировали, примерно так же, как дверная ручка фиксирует прикосновение руки... Но когда ее нежная ладонь легла на мой холодный лоб, потом сбежала на щеку, на шею, на подбородок, на грудь, я начал оживать...
Однажды на лекции по марксистско-ленинской философии преподаватель спросил меня:
– Что видно в зеркале, в которое никто не смотрит?
Я смешался, чувствуя подвох, и преподаватель ответил сам:
– Ничего! И Монны Лизы не видно, и звезд не видно, пока на них не смотрят.
Меня этот факт поразил до глубины души. Я понимал, что предметы существуют вовсе не из-за того, что кто-то на них смотрит, или осязает, или обоняет или слышит. Я понимал, что они существуют сами по себе.
Но это их бессмысленное невидимое существование ужаснуло меня.
Представьте, луч солнца отражается от белоснежной кувшинки и уходит в голубое небо...
И представьте, что всего этого не существует в природе, лишенной человеческих глаз, лишенной зрения.
В природе, лишенной человека, лишенной чувств, лишенной отражающего разума, нет белоснежной кувшинки.
В ней даже нет некого водного растения с высокой отражающей способностью частей, существующих для привлечения летающих организмов, сами того не зная, участвующих в его репродукции...
В природе без человека нет белого и голубого.
В ней нет прохлады вечернего бриза, в ней нет неба.
В неосознанной природе бесчувственные фотоны отражаются и поглощаются бесчувственными атомами и молекулами.
В неосознанной природе бесчувственные ядра водорода сливаются в недрах никому не светящих звезд, сливаются в ходе термоядерной реакции в бесчувственные ядра гелия, выделяя при этом чудовищное количество энергии, которую никто не боится, и никто не использует...
В неосознанной природе есть только смерть. Только Смерть.
Танатос.
И я был частью этой безмозглой, этой ничего не чувствующей неживой природы, был частичкой Смерти, был, пока моего лба не коснулась рука Лейлы...
Глава 4. Я в гробу!? – Меня спас сам Ахурамвдза. – К океану.
Она оживила меня... Сначала мое зрение, а потом и мою боль. Океан боли. Такой огромный, что я не мог смотреть на женщину, с которой был так долго и так безбрежно счастлив. С ужасом я пялился на свою грудь, обезображенную ожогами – красными, фиолетовыми, черными, я смотрел на свои руки, исколотые и кровоточащие, я смотрел на пальцы ног, под ногтями которых торчали иголки, с ужасом я приходил к выводу, что жестоко изнасилован...
– Не-е-т!!! – закричал я протяжно. – Я не хочу жить! Верни меня обратно... Верни меня в Смерть!
– Хорошо... – тихо ответила Лейла, и тут же в ее руке появился шприц с сочащейся спокойствием иголкой.
Очнулся я в тесном ящике. Его несли люди.
Я в гробу!?
И ожил?
Не добили, пожалели пулю на контрольный выстрел? Или...
Или Харон решил похоронить меня заживо...
Да. Когда поднесут к могиле, он прикажет вскрыть ящик, прочитает, самодовольно улыбаясь, надгробную речь и закопает. Эдгар По, говорят, смертельно боялся быть заживо похороненным.
Люди, несшие ящик заговорили по-персидски.
Я в Иране?!
Дочь Харона увезла меня?
Зачем? Не наигралась с моим бедным телом?
