аффектации.
— Какое отношение имеет ваша, как вы говорите, гениальная идея к убийству? — просил следователь.
— Самое прямое. Она объясняет, почему я избавился от родителей.
— В чем же, собственно, ее смысл?
«Это, кажется, и есть сюрприз», — подумал Владимир Георгиевич.
— Не знаю, поймете ли вы… — Ветров посмотрел в потолок, в окно, словно размышляя, стоит ли делиться со следователем. — Это слишком специальная область…
— Постараюсь понять, — заверил Гольст.
— Видите ли, — после некоторого колебания серьезно продолжал Ветров, — я пришел к истине, которую давно бы уже надо было понять. Чтобы особенно не распространяться, попробую объяснить коротко. Я считаю, что человеческий род обременен ненужными особями, существование которых не только бесполезно, но и вредно. Как только человеком выполнена его видовая функция, то есть произведено потомство, родительский организм уже не нужен и должен сойти со сцены.
— Вы считаете, что пожилые и старики не имеют права на жизнь? — уточнил следователь.
— Если хотите, именно так. Кстати, в мире животных в естественных условиях у всех видов взрослые особи, как только у них завершится детородный процесс в организме, тут же погибают.
В этом заложен главный экологический и эволюционный смысл. Упрощается конкурентная борьба за источники питания и обеспечивается своевременная смена поколений. А что у людей?
Если раньше, ну, еще каких-то двеститриста лет назад, средняя продолжительность жизни была ниже того возраста, когда организм прекращал свою детородную функцию, то теперь — значительно выше. Мужчины и женщины в цивилизованных странах живут семьдесят и более лет. В их руках находятся не только основные материальные ценности: деньги, движимое и недвижимое имущество, — но и реальная власть. Их взгляды, разумеется, консервативны по сравнению со взглядами представителей следующих, идущих им на смену поколений — детей, внуков. Я уже не говорю, что они должны есть, одеваться и так далее. Это само собой разумеется. Бремя для общества огромное. Но главное — их существование тормозит прогресс, что, пожалуй, трудно, даже невозможно оценить в деньгах. Самое страшное, что возрастной потолок все время поднимается. Из этого со всей очевидностью вытекает, что развитие общества будет замедляться. Естественная смена поколений становится все более и более мучительной, болезненной. Новые идеи, которые движут вперед нашу цивилизацию, все чаще натыкаются на сопротивление… Я выражаюсь достаточно ясно? — вдруг спросил Ветров.
— Вполне, — кивнул Гольст.
— Как я уже сказал, — продолжал Ветров, — в животном мире сход со сцены старших, отживших поколений заложен в генетическом коде. Выполнил свою функцию — умирай. Но то, что у животных регулирует сама природа, человечество должно делать с помощью разума. Можете себе представить, какие кардинальные перемены принесет то, что я предлагаю! С исторической точки зрения это будет настоящая революция! Во всем! В социальном плане, в промышленности, в искусстве… Мир резко двинется в своем развитии вперед.
Ветров стал рисовать перед Гольетом картину поистине неземного рая, который наступит, если его «идею» воплотить в жизнь.
«Бред какой-то, — думал Владимир Георгиевич. — Неужели он все это серьезно? Или это симуляция болезни? А может, он действительно сумасшедший?»
— Не думайте, что мои выводы не имеют научного базиса, — сказал Борис.
— Геронтологию, то есть науку о старении, я изучил довольно основательно. Очень много дали мне труды профессора Аршавского. Это один из авторитетнейших наших ученых в области изучения возрастной физиологии человека и животных. Правда, Аршавский занимается проблемой продления человеческой жизни. Но я пришел к выводу, что этого-то как раз и нельзя делать ни в коем случае, — Борис печально усмехнулся. — Достижения медицины имеют и обратную сторону медали. Я уверен — и это мое кредо: разрешать жить особям после выполнения ими основной задачи, то есть после того, как они родили новое поколение, — это значит рубить сук, на котором сидишь. — Ветров замолчал.
— Выходит, вы считаете, что всех людей после определенного возраста надо убивать? — спросил Гольст.
— Вы меня не так поняли, — спокойно ответил Ветров. — Я изложил вам суть, принцип, что ли… Надо вернуть человечеству то, что оно утратило в процессе эволюции. Короче, заложить в его гены то, что происходило с человеком раньше, когда он был животным, то есть умирание по окончании детородной функции. Воплощение моей идеи стало теперь возможным благодаря достижениям генетиков, в частности генной инженерии. Научную сторону вопроса я и хочу изложить в записке, чтобы послать в соответствующий компетентный орган — в Президиум Академии наук. Для доказательства того, насколько я убежден в правоте и чрезвычайной актуальности своей идеи, я решил начать с себя…
— Не с себя, — поправил следователь, — а с родителей.
— Да, — кивнул обвиняемый. — Но сами понимаете, отважиться на такой шаг тоже непросто… Конечно, подобный метод груб и, разумеется, не может быть принят. Но еще раз повторяю: на основе самых последних достижений генетической науки вопрос можно решить самым гуманным способом. Особь будет умирать сама по себе. Кстати, моя идея по своей сути глубоко человечна. Старость ведь не что иное, как болезнь. Страдания старости тяжелы не только для окружающих, но и для самого индивида. Уж лучше уходить из жизни, минуя недомогания и немощи. Так что, как вы могли понять, убил я родителей, сообразуясь со своими принципами.
— А сестру? Она ведь еще ребенок, только-только вступала в жизнь. Както не согласуется с вашей концепцией.
Ветров не ответил. Владимир Георгиевич снова спросил, зачем Борису понадобилось убивать сестру.
Тот провел рукой по лицу и негромко произнес:
— Что-то неважно себя чувствую.
Устал, наверное…
— Просто вам нечего ответить, — заметил следователь. — Скажите, когда у вас созрел план преступления?
— Я не считаю это преступлением, — возразил Ветров.
— Хорошо, когда вы поняли, что готовы воплотить в жизнь вашу «идею»?
— Окончательно — в начале августа.
— После вашего возвращения из Москвы и неудачного сватовства к Макаровой? — уточнил Гольст.
— В начале августа, — повторил обвиняемый, игнорируя замечание следователя. — А непосредственно осуществлять ее я начал семнадцатого августа.
— В каком смысле осуществлять? — спросил Гольст.
— Семнадцатого августа, за четыре дня до убийства Ларисы, я вырыл в погребе на даче яму. Дома в это время никого не было: мать и сестра уехали в город, отец возился на участке. Я спустился в погреб, взял с собой лопаткусаперку и простыню, которую привез из города…
— Зачем простыню?
— Чтобы складывать на нее землю из ямы. Ведь на глубине она влажная и могла бы оставить на грунте в погребе мокрое пятно.
— Вы хотите сказать, что заранее приняли меры к сокрытию преступления?
— Еще раз повторяю, я не считаю это преступлением, — сказал Ветров и продолжал: — Я вырыл яму глубиной приблизительно метр двадцать. А когда закрывал крышку люка, то вставил в щель бумажку, половину листа из тетради…
— Для чего?
— Чтобы знать, лазил кто в погреб, видел ли мои приготовления или же нет, — спокойно объяснил Ветров. — Осуществил я свое 'намерение в отношении сестры, как вам уже известно, двадцать первого августа. Мать продавала цветы в городе, отец работал на участке. Я точно знал, что он будет там не меньше часа.
— Когда ваш отец вышел в сад?
