— А о личных огорчениях?
— Обыкновенно. Муж там с приятелями выпил. Огорчительно, конечно…
— Так. А помимо этого, может быть, что-нибудь необычное?
— Необычное, необычное…
— Да, что не касается мужа, детей.
— У неё все касалось лишь Валерия да Серёжи. Хотя из себя и видный был Валерий Георгиевич, но тоже мужик.
Приятели… А где приятели, там выпивка. А это может привести к нехорошему. Дом у них был открытый. С одной стороны, хорошо: люди любили, а с другой — приятели разные бывают. И дурные…
— Постойте, она жаловалась на то, что у них бывают плохие люди?
— Как вам сказать? Высказывала, конечно.
— О ком-нибудь конкретно говорила?
— Например, Коломойцева не очень жаловала. Он Валерия подбивал на выпивку. Особенно в последнее время.
Обидно, конечно. Она в положении, а муж пьянствует. Да наверное, не только с ним.
— Ас кем ещё, она не говорила?
— Ещё у них бывал, правда редко, из района какой-то Юрий Юрьевич.
— Она вам жаловалась?
— Недовольная была. Помню, незадолго до смерти, может, за неделю, пришла вечером. Опять, говорит, этот тип приехал.
— Какой тип?
— Не знаю. Говорит, тип.
— Погодите, погодите, попробуйте вспомнить точно, как это было. Зачем она пришла к вам?
Мне показалось, Завражная смутилась.
— Ну, она иногда просто так заглядывала. Поболтать.
Подруги все-таки…
— А почему вам запомнился именно этот вечер? — Я чувствовал, Мария чего-то не договаривает.
— Она попросила опять… — Завражная опустила голову.
— Что?
— Икону…
— А откуда у вас?
— От бабки несколько осталось…
— Кто-нибудь верует в семье?
— Да, — тихо ответила Мария. — Мать. Я с ней раньше спорила, а теперь… — она махнула рукой. — Получается, дочь — комсомолка, а мать…
— Вы говорите, попросила опять. Выходит, Аня и раньше обращалась к вам с той же просьбой?
— Да. Валерий однажды заходил, ему одна особенно понравилась. Но мама не хотела расставаться с ней… А я бы вс„ отдала. Тем более Валерий интересовался ими как произведениями древнерусского искусства. Так он говорил…
И выбрал небольшую, тёмную всю… — Она замолчала.
— Продолжайте о том вечере, — попросил я.
— Ну я намекнула мамане. Не знаю, что на неё нашло, говорит, отдай, мол. Если человек интересуется, надо уважить. Святое, мол, дело. Аня обрадов.алась. Но я вижу, все равно что-то не так. Спрашиваю. А она говорит: «Опять этот тип приехал».
— Пришёл или приехал?
— Приехал.
— Так, дальше.
— Я поинтересовалась, чем она недовольна — выпивают, что ли. Она говорит, что не в этом дело. И собирается уходить. Я предложила ей малосольных огурчиков, как раз приспели. Она не отказалась…
— Все?
— Все.
— Залесская потом что-нибудь говорила об этом вечере?
— Ничего. Наверное, мужики опять сильно выпили. Потому что назавтра Аня ещё шибче была расстроена. Душа, говорит, болит за мужа…
— Скажите, Маша, почему вы раньше не рассказали мне об этом вечере?
Завражная смущённо ответила:
— Не знаю… Забыла, наверное… И ещё-икона…
А вдруг подумали бы, что мы отдали за деньги… У нас как-то из милиции приезжали лекцию читать. Предупреждали, что разные жулики скупают старинные иконы…
— И все-таки надо было мне сообщить.
Она виновато пожала плечами.
После её ухода я проанализировал последние показания Завражной. Что все-таки было в них ценного?
Участившиеся в последние дни перед смертью Ани выпивки Валерия с Коломойцевым, вечеринка, устроенная для «ансамбля»… Короче, местная богема. Тот вечер был, очевидно, похож на многие.
Икона. Ну и что? Ими многие увлекаются. И Валерий, наверное, тоже мечтал случайно найти какой- нибудь шедевр. Главное, что это за «тип»? Может, Данилов-Савчук?
Я решил исследовать до конца эту историю, раз уже она всплыла.
Юрий Юрьевич у Залесских быть не мог: находился в это время в отпуске, на курорте «Боровое».
Тогда я вызвал Коломойцева. Он стал уверять меня, что до рокового дня, восьмого июля, не заходил к Залесским по меньшей мере месяц.
— Я очень уважал Аню, — сказал он. — А ей в последнее время Особенно действовало на нервы, если Валерии выпивал. Выступала против.
— Но ведь и вы с ним выпивали.
— Не скрою, случалось. Но не у них дома.
— А почему же вы зашли восьмого июля?
— Валерий просил. Очень. Я думал. Аня на меня больше не сердится…
— Значит, раньше сердилась?
Коломойцев потупился:
— Видимо.
— Из чего вы это заключили?
— Выступала: «Если вы уж так не можете без бутылки, прошу хотя бы не у нас дома». Я парень смышлёный, намёк понял.
— Когда она это сказала?
— Приблизительно за месяц до этого самого случая, ну, когда ееТо, что он говорил, было похоже на правду. Я представил себе, как мучился он, когда был отлучён от дома своего дружка и покровителя. Вот чем ещё можно было объяснить, что собутыльники встречались на его квартире, нарушая покой и сон Евдокии Дмитриевны.
Тогда кто же был тот, кого Аня назвала «тип»? «Опять этот тип приехал…»
— Что, Залесский увлекался иконами? — спросил я у Коломойцева.
— Не иконами, а настоящей живописью, — поправил меня он. — В церковной живописи были такие же халтурщики, как и в мирской. Но там были и настоящие мастера.
— Ведь один увлекается, например, русской пейзажной живописью, другой — персидской миниатюрой, третий — импрессионизмом. Так что можно, наверное, говорить о собирателях-икономанах, не так ли?
— Вообще-то, вы правы, — согласился Коломойцев.
После позора, который я испытал у Ивана Васильевича, оценивая работы его матери, признаюсь, прочёл несколько книг по живописному искусству. Большим эрудитом не стал, нб.чушь пороть никогда уже не буду…
— Ну и как Залесский?
