только на вашем восприятии, вы уже совершенно неосознанно начинаете подкреплять объективными, с вашей точки зрения, данными: проверяете одни обстоятельства, забывая про другие, верите только определённым свидетелям… Рискованный путь, чаще всего он и приводит к судебным ошибкам. А за ними – искалеченные судьбы, утраченная вера в справедливость… Что, если мои коллеги пошли именно по такому пути? Может быть, этим и объясняется однотипность свидетельских показаний?
В судебном процессе обычно выступают две стороны: прокурор и адвокат. Один обвиняет, другой защищает. Во время предварительного следствия защита и обвинение – функции следователя. Он в двух лицах. Исследуя обстоятельства дела, следователь по крупице собирает все, что компрометирует и оправдывает обвиняемого, пытается оценить каждый факт с двух противоположных позиций. А в деле Беспалых я прокурора самовластно отстранил, оставив только его оппонента, придирчивого и настойчивого. На все я теперь старался смотреть только с позиции защиты. Это и было «поправочным коэффициентом» на личную антипатию и возможную предвзятость моих предшественников.
Как вёл себя мой адвокат в процессе? Великолепно! Нет, ораторскими выкрутасами он не злоупотреблял. Он бил по самым слабым местам обвинения, бил методично, уверенно. «Граждане судьи, – говорил он, – косвенные улики являются вескими доказательствами только в том случае, если они составляют единую неразрывную цепь. Выбейте из неё лишь одно звено – и цепи уже нет. А здесь каждое звено вызывает серьёзное сомнение. Обвинение ссылается на то, что Беспалых был близок с Шониной. Но, как известно из материалов дела, у Шониной были любовники и помимо него. Он её ревновал? Но разве другие её не ревновали? Опознание? Оно проводилось только по внешнему виду и цвету рубашки. На Беспалых похожи тысячи людей, и десятки тысяч носят точно такие же рубашки. Ложное алиби? Человек может быть ни в чем не виновен и тем не менее солгать, если видит, что обстоятельства складываются против него и единственный путь к спасению – ложь. Что же касается того, что Беспалых видели недалеко от места убийства, то я там тоже был…» Адвокат заявил около десяти ходатайств, и я их удовлетворил. Все без исключения…
Прежде всего я послал на повторную экспертизу слепок следа, обнаруженного на месте происшествия. У меня было подозрение, что эксперт ошибся. Затем я начал разыскивать Бурдюкова, который сидел вместе с Беспалых в КПЗ. Найти его удалось в одной из колоний, где он отбывал очередной срок за воровство. По моей просьбе его к нам этапировали. Я думал, что беседа с ним внесёт во все ясность. Но мои надежды оказались преждевременны. Очная ставка Беспалых с Бурдюковым только подтвердила их предыдущие показания, причём Бурдюков вёл себя более активно и, я бы сказал, убедительней, чем Беспалых.
– Ну чего ты врёшь гражданину следователю? – нажимал он. – Время отнимаешь, нервы треплешь… Думаешь, у него – доброжелательный жест в мою сторону, – кроме тебя, дел нету? Как белка в колесе крутится, дни и ночи преступность искореняет… Глуп ты, потому и ведёшь себя как грецкий орех: не знаешь, когда колоться надо. Ну, мне бы сболтнул – куда ни шло врёт Бурдюков. А ведь нас в капезухе четверо было. Допёр?
– Ты это брось, – тупо бормотал Беспалых, и его физиономия все больше наливалась кровью. – Ничего я не говорил. Не убивал я Зинку…
Бурдюков с Беспалых раньше знакомы не были, никаких личных счётов между ними не существовало. Спрашивается, зачем Бурдюкову нужно было оговаривать подследственного?
А если он говорил правду, следовательно… Необходимо было, чтобы показания Бурдюкова подтвердили другие – те, кто в это же время находился в камере.
И я начал наводить справки. Один из сидевших в то время в камере предварительного заключения умер, а другой, как выяснилось, был жив-здоров и работал где-то в Красноярском крае в леспромхозе. Я уже подготовил частное поручение о его допросе, как вдруг показания Бурдюкова совершенно неожиданно превратились из доказательства обвинения в доказательство зашиты…
Во время очередного допроса, видимо, чувствуя, что я ему не совсем доверяю, он между прочим сказал:
– Не сомневайтесь, гражданин следователь, он пришил. Недрогнувшей рукой обрушил ломик на голову своей безвинной жертвы.
От неожиданности я опешил.
– Чем, вы говорите, он её ударил?
– Ломиком. Зверюга, одним словом. И откуда только в наше светлое время такие личности берутся!
Скрывая волнение, я спросил как можно более безразличным тоном:
– Вы точно помните, что он убил её ломом?
– Вы меня обижаете, гражданин следователь. Как сейчас помню. Взял ломик и говорит: «К смерти, падло, готовься!» Она, натурально, на колени. А он заместо сострадания самым что ни на есть острым концом – в грудь. Вспомню эту кошмарную драму – сердце кровью обливается!
А ведь Шонина-то была убита шлакоблоком! Понимаете? Ещё два-три уточняющих вопроса, и я окончательно убедился: ложь. И тут у меня мелькнула одна мысль. В общем, я попросил Бурдюкова рассказать подробности о своём знакомстве с Беспалых, о том, как его встретили в КПЗ, как он там вёл себя.
– Очень нахально вёл, – грустно покачал головой Бурдюков. – Ни такта, ни деликатности. Привели его ночью. Публика после трудового дня устала, отдыхает. Тихо, благородно. А он – медведем. Отсутствие элементарной культуры. Что тут будешь делать? Поучили малость уму-разуму. Побурчал он, похлюпал – и храпака. А у людей бессонница, сон, как хрустальный бокал, на мелкие осколки. Чешутся, скучно: третий день камеру обживаем. Ну, решили от нечего делать ему велосипед прокрутить: бумажечку промеж пальцев запалили. Культмероприятие, так сказать. И людям весело, и ему не обидно. А он вскочил и хулиганит. «Я вам, – орёт, – покажу! Я вам не фраер!» – «А кто?»
– спрашиваю. Ну, он и раскололся: все про мокрое дело выложил, как ломиком невинную советскую гражданку кокнул. Сами понимаете, не мог я с такой, извините за выражение, гнидой одним кислородом дышать. Убеждения не позволяли… Написал ксиву – его на следующий день забрали, а мне благодарность за бдительность.
Итак, показания Бурдюкова о том, при каких обстоятельствах и что именно Беспалых рассказал об убийстве, полностью подтвердили мои предположения: так называемое признание в камере было просто актом самозащиты. Причём предполагаемый убийца был настолько не в курсе обстоятельств происшедшего, что в качестве орудия преступления назвал лом. Это же в дальнейшем подтвердил и протокол допроса второго соседа Беспалых по камере.
Постепенно начали отпадать и другие улики. В таких рубашках, как у Беспалых, ходило в то время почти
