– Рыжий!
Действительно, перед ним Колька Рыжий, похудевший, с ещё более вытянутой, чем обычно, шеей.
– У-угощайся, без монеты купил, – протягивает он Владимиру курицу.
– Нет, спасибо.
– Ккуда направляешься?
– Домой, конечно.
– А ппотом?
– Куда же потом? На комбинате работать буду.
– Ппродался, значит.
Владимир вместо ответа берет его руки, сжимает в своих.
– Ты свои грабки видел?
Несмотря на сопротивление, он подносит ладони Кольки к его лицу.
– Ппусти.
– Видел? Грабки вора. А вот мои!
Перед лицом Кольки две мозолистые ладони.
– Рабочие грабки. Так-то… Запомни это и Сашке при случае передай. Не трожьте меня, а то этими вот грабками придушу!
А на следующей станции в вагон ввалилась группа юнцов в ватниках.
– Где эта шкура?
– Спрятался!
Владимир почувствовал, как краска отливает от щёк. Нащупал рукой столовый нож: дёшево не возьмёте!
Но тут с полки соскочил амнистированный, которого в вагоне звали Пашкой. Громадный, лохматый, меднолицый. Набычившись, рявкнул:
– Чего надо? Мотай отсюдова.
– Ты, дядя, потише. Тебя, видать, жареный петух ещё в задницу не клевал. Гляди, успокоим…
– Что?!
Пашка схватил одного из мальчишек за шиворот, повернул к себе спиной, ударил под зад, тот кубарем вылетел на площадку. Бешено заорал:
– Вон, шестерня! Чтоб духу вашего здесь не было!
Ругаясь и угрожая, мальчишки ушли. А Пашка, повернувшись к Владимиру, отдуваясь, сказал:
– Ты, парень, своей линии крепко держись. А шпаны этой не бойся. В случае чего – ко мне. Понял?
В посёлок поезд пришёл рано, в четыре часа утра. Владимир вышел на перрон, огляделся. Не спеша перешёл железнодорожный мост. Первомайская улица, улица Энгельса… поселковый Совет, потребсоюз… Вот он, дом буквой «Г». Одна половина – Нуримановых, другая – Сысоевых. Три маленьких окошка. На верёвке от крыльца и до телеграфного столба развешано бельё. Щеколда. Потянул за конец верёвочки, спрятанной между двумя брёвнами, и дверь открылась.
Скинул заплечный мешок, постучал согнутыми пальцами в дверь, из-за которой доносилось мерное тиканье ходиков.
Молчание.
Ещё раз постучал, погромче.
– Кто там?
– Свои, мама…
Шлёпают босые ноги. Со звоном падает крючок.
– Сыночек мой родненький, кровушка моя…
За самоваром – длинный и бессвязный разговор, обычная беседа между близкими людьми, которые не виделись годы. Мать расспрашивает про трудовую колонию, про воспитателей, друзей, а он рассказывает, то и дело перебивая вопросами:
– Николай Ахметович дома?.. А когда вернётся?.. Не знаешь, на комбинате столяры требуются?..
В половине шестого мать ушла в школу. Владимир разделся и лёг отдохнуть с дороги. Но не спалось. Голосисто кричал петух. Поскрипывая, проехала телега. Суетились скворцы.
Когда мать вернулась, вынул из мешка купленный в пути платок, набросил на худые плечи.
– Гостинец тебе.
Мать оглядела себя в зеркале.
– Хорош платок. Спасибо тебе, хозяин.
